Увидев Виктора, он неторопливо поднялся, пожал ему руку, даже сдержанно улыбнулся, но не произнес ни слова. Вероятно, и улыбнулся он лишь потому, что за ними наблюдали внимательные глаза Оли. Виктор не видел этого, и скупая улыбка Павла очень обрадовала его. Он разделся, вынул из кармана бутылку, поставил ее под лавку и прошел в передний угол.
— Леночка скоро ли придет? — ласково спросила тетя Фрося.
— Придет... Закончит уроки и придет.
Виктор присел на лавку рядом с Павлом и оглядел комнату.
Ничто в ней не изменилось за месяц, но знакомая, ставшая даже родной комната вызывала теперь тоскливое чувство. Как будто каждая вещь в ней смотрела па него с немым упреком: «Вот ты испугался, переехал,
а делать этого совсем и не надо было...»
Павел молчал. Женщины занимались своим делом. Виктор достал коробку «Северной Пальмиры», распечатал ее, взял папироску и предложил Павлу. Тот оторвался от книги, помедлил, покосившись на этикетку, и все-таки принял угощение, с большим трудом выковырнув покалеченными пальцами папироску из плотно уложенной коробки.
— Мужики, никак дымить здесь собрались? — громко спросила Оля.— Шли б в другую комнату, там и чадили.
— Ишь ты какая неженка стала! — усмехнулся Павел.
— Пусть себе курят, чего ты? — вступилась тетя Фрося, но Павел первым поднялся и направился в комнату, где еще совсем недавно жили Виктор и Лена.
В опустевшей комнате было темно и прохладно. Они остановились у окна и напряженно курили, попеременно озаряя себя красноватым светом при затяжке.
— На лесопункт будешь устраиваться? — спросил Виктор, чувствуя, что Павел первым разговора не начнет.
— Нет,— резко отозвался тот.
— А чем заниматься думаешь?
— Не знаю... Там видно будет.
Загасив окурки, помолчали и, не сказав друг другу больше ни слова, вернулись в переднюю комнату, где все уже было готово и самовар весело тянул нескончаемую, уютную песню.
Вскоре раздался стук в дверь, и на пороге появилась счастливая улыбающаяся Лена.
— Вот и мы! Не опоздали? — весело спросила она и, обернувшись, позвала: — Анна Никитична, где ты там?
— Здесь я, здесь,— послышался из сеней знакомый голос, потом на свет вышла Рябова, тоже веселая, улыбающаяся.— Ну и темнотища у вас тут в деревне! И когда только Орлиев сюда электричество подведет? Где он? Ах, его нет. А то заставила бы платить за порванный капрон... Где тут воскресший из мертвых? Здравствуй, Павел! Здравствуй, тетя Фрося! Я, как всегда, незваная прихожу. У меня нюх такой — как где праздник, я тут как тут... Но сегодня не моя вина. Вот Елена Сергеевна пристала — пойдем да пойдем... Чего ж, думаю, стесняться? Такие дни не часто бывают. А Павел, думаю, не забыл, как я ему «двойки» ставила? Чего ты смеешься, или я неправду говорю? — повернулась она к Ольге.
— Конечно, неправду,— улыбнулась та.
— Это еще почему? Может, скажешь, что и тебе я «двоек» не ставила?
— Конечно, не ставила...
— Да вы что? Сговорились тут, что ли?—в удивлении развела руками Рябова.— Не хотите ли теперь сказать, что вы отличниками всегда были, а?
Павел неожиданно улыбнулся и глухо сказал:
— Вы нам не могли «двойки» ставить. Тогда «неуды» в ходу были...
— Вот именно! — закричала Оля и довольно захлопала в ладоши.— Молодец, Пашка!
— Так это ж еще хуже, чего вы радуетесь? — попробовала вывернуться Рябова.— У «двойки» хоть «единица» утешением служит, а у «неуда» и того нет... Вот всегда так,— обратилась Анна Никитична к тете Фросе.— Хотела людям хорошее сделать, а они норовят меня же и впросак посадить.
— Неужто и правда, Пашенька, ты «неуды» получал?— спросила тетя Фрося с таким искренним огорчением, что все дружно рассмеялись.
Минут десять подождали Орлиева. Но как только шумное настроение начало понемногу спадать, Анна Никитична вдруг спросила:
— Долго ль нас тут голодом морить собираются? Почему шестеро должны ждать седьмого?
— Садитесь, садитесь за стол, дорогие гости,— заторопилась тетя Фрося, хотя, видно, ей очень хотелось дождаться Тихона Захаровича.— Пашенька, приглашай, чего же ты! Анна Никитична, Оленька, Лена! Садитесь, где поудобней.
Гости сели первыми: Рябова и Оля на лавке у стены, Виктор и Лена на скамью напротив, оставив Павлу табуретку. Однако он, помедлив, выбрал место рядом с Рябовой.
— Э-э, так не годится! — запротестовала та.— Чего на угол сел? Хочешь семь лет в холостяках ходить?
— Мне не страшно,— слегка улыбнулся Павел.— Я уже больше того просрочил... А табуретку давайте за Орлиевым забронируем...
— Ну, если так, то на углу мне и подавно бояться нечего...— Она поменялась с Павлом местами, заставила его придвинуться поближе к Оле, а сама уселась на табуретку.— Чего мы тесниться будем? Правда, тетя Фрося? Придет Орлиев — ему место найдется... Еще Гоголь говорил, что городничему в любой тесноте место найдется... Где это он говорил, Елена Сергеевна, в «Ревизоре», что ли?
— В «Мертвых душах»,— ответила с улыбкой Лена, уже успевшая привыкнуть к подобным неожиданным вопросам директора школы.
— Да, да, вспомнила. Это Петр Петрович Петух так Чичикова угощал... Вот был хлебосол, а? Как вспомню его кулебяку, так слюнки текут. Хотя, честное слово, и до сих пор не знаю, что такое кулебяка! Ни разу не пробовала... Говорят, что-то вроде рыбника, только с мясом... Мужчины, вы бы поскорей за свое дело брались, чтоб рыбничка попробовать. Неужто мне и за бутылку браться первой?
— Пашенька, наливай, чего ж ты?—Тетя Фрося счастливыми глазами оглядывала гостей, то и дело переставляя на столе закуски.
Павел откупорил бутылку водки, разлил ее по стопкам.
— Ну, кто скажет первый тост? — спросила Анна Никитична и повернулась к Виктору: — Может, вы, Виктор Алексеевич?
— Не надо тостов,— тихо произнес Павел. Он сидел покалеченной щекой к Оле. Это, вероятно, стесняло его, так как он прикрывал щеку ладонью, то и дело облокачиваясь на стол.
— Пашенька, ну почему же не надо? — вступилась тетя Фрося,
— Не надо, мать. Ни к чему это... Пусть каждый выпьет за то, за что ему хочется.
— Да что мы, пьяницы какие, что ли? — обиделась мать.— На поминках и то пьют за покой усопших. А мы молча, как в кабаке.
— Ну, если ты так хочешь, то мы выпьем за твое здоровье.— Павел посмотрел на огорченную мать и улыбнулся:— Чтоб ты жила на свете еще столько же... Хочешь?
Он протянул к ней рюмку. По очереди чокаясь с гостями, смущенная вниманием тетя Фрося прослезилась, а Лену даже поцеловала в лоб.
Когда все притихли, занявшись закуской, Лена попросила:
— Давайте выпьем так, как предлагал Павел, а?
— Ого,— засмеялась Рябова.— Оказывается, ты, Елена Сергеевна, любишь не только мужа и литературу. То-то ты меня так звала сюда!
— Нет,— серьезно сказала Лена.— Я не пьяница, но если уж за столом принято пить вино с тостами, то пусть наш тост будет самый необычный. Это же здорово — молча пожелать друг другу самого лучшего... И не только счастья, а чего-то конкретного в жизни, понимаете меня?
— Интересно! Что бы, к примеру, ты стала желать мне?—спросила Оля. Виктор заметил, как ее взгляд скользнул по нему и вновь выжидающе, чуть насмешливо застыл на Лене.
— Этого как раз я и не хочу говорить. Я хочу пожелать, подумать про себя.
— Почему?
— Наверное, потому, что говорить друг другу откровенное мы еще не умеем. Плохое боимся, хорошее стесняемся... Получается, что говорим мы хуже, чем думаем. А ведь тяжело так. Всем тяжело.
— В том немного беды,— мрачно усмехнулся Павел.— Хуже, когда говорят хорошее, а делают плохое...
— Она о честных людях, а ты о подлецах...— возразила ему Оля и вновь посмотрела на Лену.— Ты правильно сказала, очень правильно! Если бы хорошие люди были откровеннее, может, подлецы давно бы уже вывелись... Значит, каждому из нас у тебя есть свои пожелания счастья?
— Да. Что же тут странного? Разве мы не думаем друг о друге?