— А вдруг твое пожелание мне не годится? Или наоборот?
— Но мы ведь желаем друг другу только хорошего, не так ли?
— Поддерживаю тост,— громко сказала Рябова.— Павел, наливай, и давайте выпьем, как она сказала. Павел, слышишь?
— Тихон Захарович идет! — Сидевший в задумчивости Павел встрепенулся, сделал знак рукой, чтоб все помолчали.
На крыльце действительно раздались грузные шаги. Тетя Фрося вскочила, засуетилась, не зная, то ли броситься встречать дорогого гостя, то ли готовить ему чистую посуду и место за столом.
3
Все ждали, повернувшись лицом к двери. Вот шаги прогромыхали в сенях, замерли, потом раздался короткий стук в дверь и, слегка пригнув голову, в комнату шагнул Орлиев. Дверь была для него достаточно высокой, он мог бы и не пригибаться, но он почему-то сделал это.
— Ого, да тут целый пир! —- Сощуренными от света глазами Тихон Захарович оглядел по очереди всех сидевших за столом.— Ну, старая, с радостью тебя... Теперь и сам вижу, что сын действительно вернулся... А с чем тебя поздравлять,— повернулся он к Павлу, вылезшему из-за стола,— я, брат, и не знаю. С возвращением домой, что ли?
— Спасибо,— напряженно улыбнулся тот.
Орлиева усадили на предназначенное ему место, в виде штрафа налили полный стакан водки, тетя Фрося поставила перед ним глубокую тарелку и наложила в нее всей имеющейся на столе закуски.
— Постойте, а за что же мы пить-то будем? — удивился Орлиев, заметив, что все со стопками в руках ждут его.— Тост уже был, что ли?
— Был. Каждый молча пьет за то, что он желает присутствующим,— пояснила Рябова.
— Это уж настоящий индивидуализм,— глухо засмеялся Орлиев. Виктор обратил внимание, что он держался сегодня как-то совсем по-иному, чем обычно. Охотно улыбался, хотя оживленность выглядела слишком внешней.— Это похоже на тайное голосование. Когда обсуждают, вроде бы все «за», а потом столько черных шаров появится...
— У нас черных шаров не будет... У нас все желают друг другу только самое светлое и хорошее! — горячо заверила Лена.
Орлиев посмотрел на нее, улыбнулся и тяжело поднялся над столом со стаканом в руке.
— Ну что ж, если так, то давайте.
Большими медленными глотками он выпил водку и, закусывая солеными грибами, вдруг в шутку спросил сидевшую рядом с ним Рябову:
— Замуж скоро выйдешь?
— В ноябрьские праздники...
Она ответила с таким серьезным видом, что все, кроме Павла, дружно рассмеялись. Даже тетя Фрося позволила себе чуть улыбнуться.
— Чего смеетесь? — недоуменно пожала плечами Анна Никитична.— Вы думаете, я шучу? К ноябрьским праздникам выхожу замуж и всех приглашаю на свадьбу.
— За кого, если не секрет? — весело спросила Оля.
— Ну, уж тебе-то надо знать за кого. Будто в мои годы бывает много женихов?.. Вот если бы Тихон Захарович посватался, тогда и у меня выбор был бы. А так всего-то и есть один женишок завалященький...
— Ты серьезно или сейчас решила? — Оля еще продолжала улыбаться, но в ее голосе уже послышались беспокойные нотки.
— Сейчас, но вполне серьезно. Подняла рюмку и решила. Вдруг, думаю, никто из вас не догадается пожелать того, что мне по душе. Взяла сама себе и пожелала.
— Просто поразительно, но вам я пожелала именно этого,— сказала Лена, глядя на Рябову широко открытыми, застывшими в удивлении глазами.
— Панкрашов, как жених, совсем не завалященький. Жених он первостатейный! — усмехнулся Орлиев.— Значит, скоро погуляем на твоей свадьбе?
— Конечно, погуляем, если жених не сбежит. Что вы на меня так смотрите, как будто я у кого-то жениха отбила? Он мой, собственный... Сама три года приручала, воспитывала, сама и маяться с ним буду! Тетя Фрося! Разве плохой у меня жених?
— Хороший, хороший! — одобрила старушка.
— Почему же они не верят мне? — спросила Рябова, пожимая плечами.
Ее раскрасневшееся улыбающееся лицо было таким непривычно растерянным и смущенным, что Лена первой не выдержала:
— Верим! Верим! — закричала она и бросилась к Анне Никитичне поздравлять. Следом за ней — Оля, тетя Фрося.
Даже Орлиев, картинно растопырив руки, обнял Рябову и неловко чмокнул ее в щеку.
— Э-э! Да ты и целоваться-то не умеешь!—выкрикнула Рябова, и в ее желудевого цвета глазах вспыхнул насмешливый огонек.— Вот уж не думала! Как холодной губкой мазнул по щеке! Вам, мужики, у Панкрашова научиться надо. Вот он целуется — огонь по жилам, мороз по коже!
— Аня, что с тобой? — перебила ее Оля.
— А что?
— Не пойму я тебя что-то,— засмеялась Оля.
— А чего непонятного?! Выйду замуж, нарожаю детей— все станет на свое место. Чего тут не понимать?
— Не будет у тебя детей,— сказал Орлиев.
— Это еще почему?
— Поздно спохватилась. Раньше думать надо было.
— Врешь! Не такая уж я и старая! Правда ведь, тетя Фрося? Разве я не смогу уже иметь детей?
— Можешь, можешь... Шурка Аникиева вон и в сорок лет первого родила.
— Видишь?! — торжествующе повернулась Рябова к Орлиеву.— А мне еще тридцать шесть. На зло тебе нарожаю целую кучу — толстеньких, рыжеватеньких, с веснушками... Чтоб все как один на меня были похожи. А тебя вместо крестного отца посажу, чтоб не пророчил. Ну, что притихли? Давайте выпьем за мою свадьбу, а то я трезветь что-то стала.
Орлиев заметно захмелел, и настроение его начало портиться. Грузно навалившись на стол, он долго, пристально смотрел на Павла, словно не узнавая его, потом медленно облизнул набухшие губы и громко спросил:
— Тебя реабилитировали или амнистировали?
Все притихли.
— Разве это имеет значение? — едва заметно улыбнулся Павел, глядя в неподвижные, мутно-свинцовые глаза бывшего командира.
— А как же? Если амнистировали, выходит, просто помиловали... А если реабилитировали, значит, всю вину с тебя сняли... Есть разница, по-твоему, или нет?
Улыбку как рукой смахнуло с внезапно побледневшего лица Павла. На секунду оно стало безжизненно белым, потом на нем начала медленно проявляться и расти другая улыбка — злая, искаженная шрамом и похожая на болезненную гримасу.
Виктор схватил Орлиева за плечо и закричал:
— Перестаньте! Как вам не стыдно?! Какое вы имеете право?!
Орлиев, даже не глядя на него, резким движением стряхнул руку.
— Тихон Захарович! Ряпушки свеженькой, сама ловила! — подскочила к мужчинам тетя Фрося.
— Погоди, мать! — Павел уже овладел собой и придвинулся к самому лицу Орлиева: — Ну, а если за мной нет вины, тогда что? — тихо спросил он, криво усмехаясь в одну сторону.— Не было и нет, тогда как? Нужна мне эта ваша реабилитация или нет?
— Нужна,— мотнул головой Орлиев.
— Она что, вернет мне те девять лет, что ли? Сделает лучше или хуже, чем я есть?
— Павел, не надо,— попросила Оля, обнимая его за плечи и стараясь отвлечь.
— Надо, Оля, надо! — не оборачиваясь, возразил Павел.— Раз уж он начал этот разговор, надо договорить до конца! Он нас три года водил за собой. Его умом мы жили и днем и ночью. Пусть теперь разъяснит мне, почему я должен искать оправдания, если ни в чем не виноват.
— Если не виноват, тебя должны были реабилитировать...
— Ах, так! — Павел несколько секунд в упор смотрел на Орлиева, потом медленным взором обвел всех гостей, тяжело передохнул и неожиданно ласково обратился к Оле: — Ну вот и договорились! Теперь все ясно... Налей-ка мне, Оля... Или постой, я сам.
Он сел, придвинул поближе неоткрытую поллитровку, налил половину стакана и выпил, держа бутылку в руке. Сразу же, не закусывая, налил снова. Горлышко бутылки нервно позвякивало о край стакана, водка проливалась на стол, на аккуратно, по-праздничному нарезанные ломтики черного хлеба, к которому Павел и не притронулся за весь вечер.
— Вот так, Оля, они и жили,— полупьяно бормотал он.— Воевали, в походы ходили, голодали... Только мы ему верили... а он нам нет... Мы всей душой, а он нет... Как же это так, Оля, вышло?.. Курганов, ты ведь тоже ему верил, а?
— Верил,— подчеркнуто громко отозвался Виктор. Он был так зол сейчас на Орлиева, что с удовольствием бросил бы в лицо все накипевшее в нем за эти полтора месяца. Он уже хотел налить себе для храбрости, но его остановил властный голос Орлиева, обращенный к Павлу: