В это время в Тихой Губе шел дождь. Мелкий, почти невидимый, он начался уже больше часа назад.
Зябко кутаясь в поднятый воротник пальто, Лена стояла на автобусной остановке, и единственно, что могло радовать ее в ту минуту,— покатый толевый навес, так предусмотрительно сделанный кем-то для нерасчетливых или бездомных пассажиров. И единственно, чего ей хотелось сейчас,— это как можно скорей уехать, чтоб не торчать здесь под недоуменными взглядами прохожих.
Но автобус до Петрозаводска будет не скоро — в одиннадцать. Второй, войттозерский, пойдет обратно лишь вечером.
В восемь часов из гаражей вышли грузовые машины. Несколько раз Лена поднимала руку, однако машины как назло шли ближними рейсами.
Оставалось одно — ждать. Конечно, ждать можно было бы и у Гурышевых.
Но оставаться там Лена не могла. Ночь прошла в мучительных раздумьях. Все сильнее одолевали какие-то неясные сомнения, и Лена почувствовала, что если она останется в той уютной семейной квартире до утра, то ей уже не уехать. Мягкая проницательная воля хозяина пугала ее. А уехать нужно, нужно обязательно. Хотя бы затем, чтоб там, вдали, спокойно обдумать все случившееся... Нет, тете она пока ничего не скажет... Она сначала все обдумает, примет решение... Тетя поймет ее. «Пусть он не надеется, что я так легко прощу ему! — повторяла она про себя, когда начинали закрадываться сомнения.— Может быть, я и никогда не сделаю этого! Да, я люблю его! Пусть! Но можно ли вообще прощать людям такое?!»
— Попутчица! Вкусны ли были грибы с заповедных мест?
Возле павильона, глухо урча мотором, стоял огромный самосвал с блестящим барельефом зубра на капоте. Веселый, улыбающийся парень, придерживая открытую дверцу, выглядывал из глубины кабины.
— Не узнаете? Помните, грибы у меня торговали?
— A-а! Здравствуйте! Извините, пожалуйста...
— Куда путь держите? В город, поди?
— Даже дальше.
— Жаль, что не ближе! А то прокатил бы я вас иа своем рогаче с ветерком да с песнями! Как устроились в Войттозере?
— Спасибо, хорошо.
■— Ну, до встречи.
■— Постойте! Вы не в Петрозаводск?
— Нет. Километров шестьдесят, если хотите, могу подбросить. А там мне в сторону.
— Верно? Можете? — недоверчиво переспросила Лена.
— Садитесь. Давайте чемодан! Чем не «люкс»? Тепло, светло, просторно... Жаль, приемники не ставят, а то бы я вас и музыкой угостил.
Парень не умолкал ни на минуту. Не успели выехать из села, а Лена уже знала, что он ездит за кирпичом для строительства леспромхозовских мастерских, что успевает в день сделать два рейса, что все дело в машине, а его машина — новая, месяц назад с завода получена.
Лена слушала, радовалась теплу, удобству и движению, а тревожное чувство не проходило.
Вот остались позади последние домики Тихой Губы, мелькнуло в последний раз озеро. Стало совсем одиноко и грустно. Дорога, лес, сизое мглистое небо.
У мостика через ручей машину остановил автоинспектор. Как видно, он хорошо знал и шофера и машину. Едва заглянув в путевой лист, сразу же вернул его. На Лену он не посмотрел, но парень охотно, даже с оттенком хвастовства пояснил — учительница из Войттозера. Жена технорука Курганова. Подброшу попутно до Половины.
Лена подумала, что если бы инспектор усмотрел что-либо противозаконное и высадил ее, она, наверное, нисколько бы не обиделась. На какой-то миг ей даже захотелось этого.
Прикурив с шофером от одной спички, инспектор пошел к своему черно-красному мотоциклу.
Машина уже миновала мост, когда инспектор что-то прокричал вслед. Шофер притормозил, высунулся, покивал головой и торопливо захлопнул кабину.
— Что там? — спросила Лена.
— Не расслышал. Вроде умер кто-то, что ли?.. Эх, попутчица, так и быть — прокачу я вас до Карбозера. Не велик круг, а автобус оттуда в десять тридцать отходит!
— Пожалуйста, не делайте этого. Мне некуда торопиться. Я подожду... Кто же там умер, а?
— Не знаю. Может, мне и послышалось. Чего это вы приуныли? Веселей глядите! Через час сядете на автобус* и все будет лучшим образом!
Заметив на глазах Лены слезы, парень затих и всю дорогу молчал, лишь изредка сочувственно посматривал на попутчицу.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1
В тот вечер клуб был самым тихим местом в поселке.
Дорожка из свежей хвои начиналась у ограды, вела через настежь открытые двери в полузатемненный зал, где возвышался обшитый красной материей гроб, со всех сторон подпираемый наскоро сделанными венками.
Бесшумно ступая, люди входят, подолгу молча стоят в отдалении. Ни лишнего звука, ни шепота — тишина такая, что редкое забывчивое женское всхлипывание заставляет всех вздрагивать и поворачиваться в его сторону. Слезы на глазах у многих, но никто не плачет, никто не бросается с горестным причитанием, как это заведено в деревне, к ногам покойного. Все стоят и чего-то ждут. Как будто не верят случившемуся и ждут невероятного.
Так проходят час за часом. Одни сменяют других, и все время у дверей теснится плотная толпа молчаливых людей. Бессменно дежурят у гроба Рябова и ответственный за похороны Мошников.
Как и все, Виктор некоторое время постоял у входа потом тихо приблизился к гробу и, держа кепку в руке, склонил голову.
Бледное лицо покойного выглядело сейчас совсем иным, чем утром. Морщины разгладились, в волосах заметнее проступила ровная искристая седина, а брови совсем побелели. От этого лицо казалось удивительно ясным и просветленным, каким никогда Виктору не доводилось видеть Тихона Захаровича при жизни.
В газетах еще не было напечатано ни извещения, ни некролога, но весть о кончине Орлиева уже разнеслась далеко. Начали поступать телеграммы с соболезнованием. Их складывали на маленьком столике у сцепы.
Виктор вышел из клуба.
На мокрой скамье, при тусклом свете уличного фонаря, сидел Сугреев. Он, наверное, сидел здесь давно, так как в этой же позе Виктор видел его и полчаса назад. Только теперь рядом с ним примостились молчаливые Панкратов и дядя Саня, а напротив, покачиваясь и растирая шапкой по лицу пьяные слезы, стоял бригадир трактористов Лисицын. Никто на него не обращал внимания, но Лисицын всхлипывал и бормотал:
— Вот был человек и нет его... Был и нет... Так и все мы... Были и не будем...
Заметив технорука, он постарался потверже стоять па ногах и, закрывая торчащую из кармана бутылку, неожиданно сказал:
— По причине безмерной скорби... Был человек и нет его.
— Иди домой! — не поднимая головы, сумрачно приказал Сугреев.— Костя, отведи его! Нашел время куражиться!
— Слушаюсь! Молчу и повинуюсь. Был у пас начальник, а теперь, видать... Вот жисть, а! — выкрикнул Лисицын и, заметив нетерпеливое движение Сугреева, заторопился:
— Иду, иду! Сам пойду!
Когда он вышел за ограду, Панкратов виновато объяснил:
— Давно бы убрал его с бригадиров, да дело хорошо знает. А все ж снимать, видно, придется...
— Поменьше бы панибратствовал с ним,— сухо заметил Сугреев.— Побольше бы требовал, тогда и снимать не нужно было бы!
— Это тоже правильно! — согласился Панкратов.
Некоторое время молча курили. По хвойной дорожке
мимо них медленно и бесшумно двигались к клубу люди. Подходя к крыльцу, старательно вытирали ноги, мужчины снимали головные уборы.