Выбрались из болота, повернули на юго-восток, чтобы сбить с толку финнов, если вздумают преследовать. Положение наше стало незавидным. Сил нести командира взвода уже не было, кругом противник, бойцы едва
держатся на ногах. Появились нытики, начались разговоры, что мы все равно погибнем, зачем мучить себя, мотаться по лесу, надо или уходить подальше, или пробовать пробиваться к своим.
Пришлось собрать всех, пристыдить и пристрожить. Настроение чуточку поднялось. А в это время на руках у бойца Дготипцева скончался командир взвода Кли-маков...
Было около двух часов ночи. Выкопали неглубокую могилку, положили в нее комвзвода, не успели засыпать, как на нас наткнулась группа финнов. Опять спрашивают пароль. Я решил не отвечать и не отходить, пока по-хорошему не зароем могилу. Бойцы, как бы поняв мое решение, стоят молча с оружием наизготовку, двое продолжают зарывать могилу. Вторично кричат: «Туннус-сана?» И тут я не стерпел, крепко выругался по-фински и дал очередь. Они тоже выругались, ответили короткой очередью и откатились. Похоронив комвзвода, двинулись дальше на юго-восток и в километре от главной высоты опять наткнулись на окопы противника. В окопах никого не было, но метрах в пятидесяти горел костер и там находилось человек до тридцати. Они нас заметили, первыми открыли огонь, пришлось отскакивать в глубь леса, менять маршрут. Слава богу, обошлось без потерь. Хотя опасность и подстегивала, но сил у людей уже не оставалось. Бодрее других чувствовали себя политрук Врублевский, бойцы Наумов и Гаврилов. Двое последних были всегда при мне, беспрекословно выполняли любое приказание и шли куда угодно.
Местность, где нам пришлось маневрировать, была болотистая, лишь изредка попадался суходол. Высокие места занимал противник.
Прошли на юг еще около километра, невдалеке заметили костер. Одновременно услышали, как за болотом какая-то колонна продвигается на юг. Время было близко к рассвету. Подумали, что это отходят наши, так как бой на высоте стал затихать. Решили установить, чей костер и кто двигается за болотом. У костра никого не оказалось, но по бумажкам и почтовому конверту мы поняли, что был здесь противник. Приказав бойцам обогреться у костра,— а были мы все мокрые, озябшие,— я с бойцом Наумовым пошел наблюдать за болотом. По ту сторону болота, метрах в восьмидесяти от нас, двигалась гуськом на юг большая колонна. Шла она по опушке леса и тянулась бесконечно долго. Было еще сумеречно, моросил мелкий дождь, и трудно было понять — наши там или финны. Потом мы поняли, что это передвигается противник. На носилках несли раненых и убитых. Мы наблюдали минут пятнадцать, а колонна все шла и шла, было их не меньше двухсот человек.
И вдруг на нашей стороне болота у опушки леса, метрах в пятидесяти от нас, левее, замечаю трех человек. Потом вижу, как от идущей колонны отделяются какие-то люди, пересекают болотце, мимо часовых поднимаются на нашу высотку, а там — шалаш и палатка. Признаюсь, в первую секунду я оцепенел. Надо же — оказаться в самом логове врага. Бойцы продолжали греться у костра. Мы с Наумовым метнулись к ним. Я приказал залечь и выжидать, а сам лихорадочно решал — что же делать? Уже думал начать скрытный отход на север, но в это время из шалаша вышел офицер. Пройдя в нашу сторону метров десять — пятнадцать, он принялся справлять «малую нужду», а я стал медленно и тщательно целиться. Я хорошо видел его мясистое лицо и блестевшие знаки на петлицах. Короткая очередь — и он рухнул на землю без единого вскрика. Из шалаша выбежал еще один, с автоматом, окликнул и стал озираться по сторонам. Он не видел, что тот, кого он окликает, лежит в пяти метрах на земле. За ним выскочили еще пять человек в черных плащах, и я решил не ждать. Несколькими автоматными очередями я свалил еще двоих, пуля политрука Врублевского настигла третьего, а пуля бойца Наумова— четвертого. Двое залегли в кусты и выжидали, боясь обнаружить себя. По болоту уже бежали в нашу сторону солдаты. Мы быстро-быстро, сначала пригнувшись, потом в открытую сколько было сил помчались на север, и, к счастью, ни одного выстрела не прозвучало нам вдогонку.
Стало уже совсем светло. Мы на открытом месте, кругом на высотах — финны, а по нашей тропе идет группа преследования. Выхода не было, и я решил идти прямо к бригаде, от которой нас отделяло километра два. Мы не знали, что там происходит, хотя чувствовали, что происходит что-то серьезное. Яростная перестрелка вспыхивала то в одном, то в другом месте, но минометы давно уже не били. Несколько раз мы натыкались на финнов, нас обстреливали, мы отвечали и уходили.
На высоту 264,9 попали часов в девять утра, когда
бой совсем затих. Вышли через то самсе болото, на котором ранило Климакова, долго шли по пологому склону. Вокруг ни одной живой души. Потом стали попадаться убитые. Сначала финские, а потом на высоте — наши. Невыносимо тяжелое это зрелище — поспешно оставленное поле недавнего жаркого боя.
Мы почти напрямик пересекли высоту, с юго-востока на северо-запад, спустились с отвесной скалы и, решив, что наши, хотя и отошли, наверное, на запад, но потом обязательно повернут на север, мы взяли азимут 335° и двинулись дальше. Переправились через речку, прошли с километр и потом наткнулись на бригадную тропу...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
(высота 264,9, 31 июля 1942 г.)
1
Второе наступление финнов продолжалось почти до рассвета.
Началось оно с усиленного минометного налета по линии обороны на северном участке, и он сразу же стал приносить партизанам ощутимые потери. Мины рвались на поверхности, люди жались к камням, к корням деревьев, но укрыться от осколков было трудно. Беспрерывно над сопкой взмывали ракеты, было светло как днем, автоматный и пулеметный огонь достиг такого накала, что, казалось, нет на высоте места, не прошиваемого пулями. Потом минометный огонь был перенесен в глубину и финны с трех сторон начали давление на оборону.
У партизан других команд не было — только одна, и ее постоянно передавали по цепи:
— Держаться!
Ее можно было и не повторять, каждый знал, что отступать некуда, высота, как казалось, окружена, рубеж единственный, и стоит финнам ворваться наверх, как все пропало.
Раненые не просили о помощи. Кто мог еще держать оружие, продолжал огонь, другие, у кого не было сил, корчились от боли у своего рубежа, и девушки-сандру-жинницы сами находили их по тихим стонам.
На некоторых участках финны подобрались к обороне совсем близко и залегли, продолжая вести интенсивный огонь. Партизаны понимали, что они накапливают силы и вот-вот двинутся в атаку — ведь разделяли их какие-то сто метров,— приготовили гранаты, вторые номера торопливо перезаряжали пулеметные диски, но решающего штурма все не было.
Проходил час за часом, обе стороны несли потери. Когда огонь чуточку ослабевал, снизу кричали по-русски и по-фински:
— Григорьев, сдавайся! Греков, сдавайся! Живыми
не уйдете!
13 разгар боя над высотой появились два самолета. Григорьев приказал разжечь опознавательные костры, сразу же на их свет ударили вражеские минометы. Один из костров тут же накрыло прямым попаданием. Как было условлено, Григорьев одну за другой выпустил четыре сигнальные ракеты. Невидимые во мгле самолеты сделали несколько огромных кругов и улетели, не сбросив продуктов.
...Вернувшись, летчики доложат командованию, что в указанном квадрате видимости практически не было, но, судя по всему, там шел бой, который вели, вероятно, партизаны; распознать, где какая сторона, возможности не было, отмечено множество костров и ракет; опасаясь, что продукты могут попасть к противнику, от выброски решили воздержаться.
Никто ни словом не упрекнет летчиков, да и за что их упрекать? Разве за то, что они не знали всей трагичности положения партизан в эти часы?
Но в эти часы и самой бригаде было уже не до продуктов...