Сообразно этим предположениям Колесник и действовал в первые дни: вел тщательную разведку, двигался замедленно, уходя с больших привалов, оставлял для связи с Поповым поисковые группы. Это было чревато новыми потерями — по следам шел противник, но, к счастью, все группы, за исключением отделения Полевика, благополучно возвратились. В Беломорск было сообщено, чтобы радиоузел искал прямую связь с Поповым.
Аристов все это молчаливо принял.
Однако время шло, никаких вестей от Попова не поступало, надежда сменилась сомнениями, а потом, по мере удаления бригады от реки Сидра, и опасениями, что
отряд, возможно, потерян навсегда. Эта мысль угнетала сознанием того, что где-то был допущен просчет и он, Аристов, причастен к этому. Он стал искать объяснения случившемуся, и выходило, что вина всему — отсутствие в бригаде твердой командирской руки. Аристов и прежде был весьма невысокого мнения о начальнике штаба, но теперь, после гибели Григорьева, поведение Колесника предстало перед ним как бы в новом свете. Его молчаливая сдержанность стала казаться самомнением, пунктуальность— ограниченностью, а уступчивость — не чем иным, как обычной растерянностью.
Стоило принять это, как четко и решительно последовал вывод: бригада при таком командире может и не выбраться из вражеского тыла. Командир обязан все знать, все предвидеть. Даже то, что бригада, поджидая отряд Попова, двигалась медленнее, чем могла бы, стало казаться грубейшим тактическим просчетом. За пять дней прошли всего тридцать километров! Финны получили лишнее время, чтоб укрепить подходы к дороге Пада-ны — Кузнаволок.
Рассуждая так, Аристов не забывал, что каждое свое решение начальник штаба принимал с его согласия, во всяком случае — ставил его в известность, но теперь, когда все предстало в новом свете, это обстоятельство не только не оправдывало Колесника, а даже наоборот— усугубляло его недостатки. Какой же он командир, если шагу не может сделать самостоятельно? Получается, что все решения за него должен принимать комиссар... Выходит — если решение принесло успех, то честь и хвала командиру, а если неудачу, то можно укрыться за Комиссаровой спиной... Нет, так не пойдет!
Аристов не боится ответственности, он и без того, в качестве комиссара, отвечает за все, за каждый шаг бригады и за каждого человека, он готов делить ответственность даже за командирские решения, но командир при этом должен пользоваться его полным доверием и уважением.
Таким человеком в бригаде представлялся ему Николай Иванович Кукелев.
В ночь с 11 на 12 августа бригада получила большую партию продовольствия: восемь легких самолетов выбросили четырехдневный запас. До линии охранения противника оставалось сорок километров, и продуктов должно было хватить до выхода на ничейную землю.
Бригада и сама не была заинтересована в том, чтобы в ближайшие дни самолеты открывали противнику ее местонахождение, она получила свободу маневра, и наконец-то исполнилось то, о чем все время мечтал Григорьев до самой своей гибели!
В трудные минуты Аристов все чаще вспоминал Ивана Антоновича. Все связанное с ним стало казаться удивительно светлым, умным, единственно правильным; он уже искренне жалел, что иногда позволял себе излишнюю резкость в разговорах с комбригом, который и сам был крутоват и несдержан по характеру, а в результате люди могли подумать об их отношениях бог знает что, хотя на самом деле эти отношения были доверительными, откровенными и всегда принципиальными. Для Аристова Григорьев и сейчас незримо присутствовал в бригаде, им он пытался поверять свои суждения, и потому было особенно неприятно видеть на лице Колесника загадочную и недоверчивую усмешку.
После форсирования дороги Лазарево — Чиасалмл бригада продолжала двигаться тремя параллельными колоннами на расстоянии двух-трех километров одна от другой. Преследователи вынуждены были тоже разделиться на три части, и по следам каждой партизанской колонны шло не более роты. Изредка они наскакивали на партизан, завязывали перестрелки, два раза, совершив обходы, пытались преградить путь, но силы примерно были равными, особой стойкости финны не проявляли, и отряды двигались в таком темпе, какой избирали сами.
Больше других доставалось сводной группе Грекова, куда входили отряды «Боевые друзья» и «За Родину». Ее финны пытались отсечь, и бой однажды длился почти весь день. Ночных боев финны избегали. Утром 12 августа все отряды соединились. Не хватало лишь отряда Попова. Как всегда, Аристов сразу же собрал сведения о потерях — в наличии оказалось триста двадцать два человека, из них — пятьдесят шесть раненых и больных. Еще вчера эта цифра не произвела бы на него такого угнетающего впечатления — за отрядом «Мстители», включая отделения Баженова и Полевика, числилось около восьмидесяти человек и общая картина выглядела совсем иной. А теперь? Ровно половина того, что было з бригаде, когда она вышла из поселка Услаг. Допустим— сорок четыре человека возвращены обратно еще до перехода линии охранения. А остальные? Более сотни погибло в боях, двадцать умерло от ран, пятьдесят — от голода... Неужели остальных надо числить теперь без вести пропавшими? И сюда включать целый отряд, имеющий полное вооружение и рацию? Нет, не рано ли ты так решил, товарищ Колесник? Плохо ты знаешь партизан и слишком худо о них думаешь, если полагаешь, что отряд Попова не в состоянии действовать самостоятельно...
Аристов сидел над блокнотом, раздумывал/ И хотя Колесник ни словом, ни намеком не дал ему понять, что считает отряд Попова без вести пропавшим, он мысленно спорил с ним, будучи уверенным, что начальник штаба так именно должен почему-то считать. Почему? А хотя бы потому, что тогда на высоте 195,1 Колесник проявил странную нерешительность и даже робость, а теперь, по какой-то случайности, оказался вроде бы правым. Лишенные самостоятельности люди чаще всего виновными не бывают. Решения за них приходится принимать другим.
Немного успокоившись, Аристов поднялся и приказал Колеснику:
— С этого момента отряд Попова считать действующим самостоятельно!
Удивленный необычным тоном, Колесник спросил:
— Разве это что-либо меняет?
— Да, меняет, если ты не понимаешь этого сам. Бригада не может больше тянуть волынку. Каждое промедление для нас смерти подобно. Понятно тебе это?
— A-а... Теперь понятно. Только я не думаю, что нас погладят по головке. Бросить отряд...
— Мы не бросаем отряд,— раздраженно перебил его Аристов,— а спасаем бригаду. Вот если мы не сделаем этого, то нам действительно снимут голову и правильно сделают. У тебя есть уверенность, что отряд Попова догонит нас? Так к чему же это неуместное умничанье? Все. Действовать, как я сказал! Дорогу Лазарево — Пел-кула будем переходить также тремя колоннами. На Во-ломе, у бараков, соединяемся, делаем переправу и дальше двигаемся ускоренным маршем. Сегодня день отдыха, и до перехода линии охранения он будет последним!
— Судя по всему, у тебя есть свой план. Может, ты все же и меня посвятишь?
— Есть. Только оставь иронию при себе, она делу не помощник. Слушай серьезно, Колесник!
Аристоз присел рядом, раскинул планшет.
— Будем считать, что на три-четыре дня продуктами мы обеспечены.
— Боюсь, что завтра к вечеру опять будет пусто. Люди истощены до крайности...
— Как это пусто? Да мы что, обжираться сюда пришли, что ли? Введем строжайший контроль, под личную ответственность командиров и комиссаров.
— Допустим. Дальше?
— После Воломы делимся на три группы и переходим линию охранения в разных местах. Примерно так. Отряды «Боевые друзья» и «За Родину» — южнее Барановой Горы, Шестаков и Пименов еще южнее, вот здесь, в квадрате 42—24, а штаб и отряд Кукелева сделают поворот к Елмозеру, разгромят гарнизон в бараках, переправятся через озеро и выйдут к высоте 120,3, закажут продукты и будут ждать подхода других групп.
— План хорош. Но из этого может ничего не получиться.