— Почему? Ты же сам все время ратовал за то, чтоб рассредоточить бригаду.
— Раньше, когда у люден были силы, это имело смысл. Мы могли оторваться от противника и скрыться. Теперь нам этого уже не сделать. Пробиваться надо одним кулаком. Просить помощи у пограничников и, когда подойдем к оборонительной полосе, атаковать одновременно с двух сторон.
— Не слишком ли просто? Ты думаешь, финны пропустят нас через дорогу Падаиы — Кузназолок?
— Думаю, что пет. Придется и там пробиваться, с боем.
— Раз пробиваться, два пробиваться... Нехитрая тактика!
— Что поделаешь? Мы солдаты...
— Мы не солдаты,— перебил его Аристов,— мы партизаны!
— Не вижу разницы в этой обстановке.
— Вот это-то и плохо, что не видишь! Мы партизаны, и наша сила в хитрости и внезапности!
— Какая же это хитрость, ценой четырех отрядов спасти один?! — повысил голос и Колесник.— Тут надо смотреть правде в глаза. Допустим, Кукелеву удастся оторваться от противника. Допустим, он разгромит небольшой гарнизон в бараках и переправится через
Елмозеро. Хотя и это бабушка надвое сказала. Успех будет лишь в том случае, если финны увяжутся за другими отрядами... Но они-то, действуя врозь, наверняка не пробьются. И если вопрос будет решен так, то штаб не имеет права идти с Кукелевым. Он обязан быть с главными силами.
— Уж не подозреваешь ли ты меня, что я хочу спасти свою шкуру? — прищурился Аристов, снимая очки.— Вот, оказывается, до чего можно договориться?!
— Я ничего не подозреваю. Я просто не вижу логики.
— Ты много чего не видишь! Ты плохо знаешь партизан, ты не веришь в них...
— Зимой я дважды ходил с партизанами на крупные операции и ничего, кроме хорошего, сказать о них не могу...
— Видишь, ты даже сейчас говоришь — «ходил с ними». Ты в душе себя партизаном не считаешь. В том-то твоя беда, Колесник.
— Это-то к чему, Аристов? Мы ведь обсуждаем совсем другой вопрос.
— А к тому, Колесник, что ты командуешь людьми, которые пришли сюда добровольно и сознательно. Для них нет ничего дороже партизанской чести, и каждый ради нее, не задумываясь, отдаст жизнь... Наша честь состоит теперь в том, чтобы в своп тыл вышла все-таки бригада... Бригада, понимаешь? Во главе со штабом, с документами... Чтобы враг не имел основании утверждать, что он уничтожил бригаду как боевую единицу. В этом большой политический смысл для всего партизанского движения в Карелии на будущее. Очень жаль, что ты не понимаешь этого, Колесник. Ты ведешь себя, как какой-то военспец. Ладно, на этом разговор пока кончаем. После переправы через Волому план дальнейших действий обсудим па совете командиров и комиссаров.
Аристов отошел удовлетворенный. Он был рад, что не поддался вспыхнувшему чувству раздражения, сдержал себя и спокойно высказал все, что давно уже следовало бы знать этому самоуверенному умнику. Пусть для него не будет новостью то решение, которое теперь определенно и твердо созрело у Аристова...
Он направился в расположение отряда имени Анти-кайнена. К месту сбора «антикайненны» пришли последними с опозданием почти на сутки. Кик выяснилось, задержала их болезнь командира. Двое суток страшные желудочные колики мучили Николая Ивановича Кукеле-ва, он не мог двигаться самостоятельно, бойцы, узнав об этом, готовы были нести любимого командира из последних сил, но сам Кукелев воспротивился этому. Тогда комиссар отряда Макарьев и начальник штаба Лопаткин на свой страх и риск решили занять оборону, дождаться, пока командиру станет получше, и потом догонять бригаду. Отряд сдерживал наседающего противника, а фельдшер Валя Канаева применяла все нехитрые походные средства, чтобы облегчить страдания командиру. К счастью, это удалось, отряд ночью благополучно оторвался от противника и недавно соединился с бригадой.
Теперь Кукелев постепенно приходил в себя. Обессиленный, изможденный, с сухим блеском в глазах, он сидел под деревом, то и дело стирая с лица холодную испарину. Заметив приближающегося комиссара бригады, он хотел подняться навстречу, но Аристов еще издали сделал ему знак, чтобы оставался на месте, и сам присел рядом.
— Ну как твоя требуха? — спросил Аристов, чувствуя, что Кукелеву явно лучше, и потому не боясь обидеть его нарочитой грубоватостью.— Слух по бригаде прошел, что вроде ты разрядился...
— Было такое,— слабо улыбнулся Кукелев.
— Ну, теперь все будет в порядке. Это все черника. Одним в спасение, другим во зло. Крепит с нее страшно. Так что ты, брат, поостерегись дальше.
Аристов помолчал, закурил, угостил табаком Кукеле-ва и неожиданно сказал:
— А я только что с Колесником разругался.
Кукелев выжидающе затих с неприкурениой цигаркой. Уловив эту настороженность, Аристов вполголоса изложил и свой план перехода линии финского охранения, и отношение к нему Колесника, и смысл той отповеди, которую он дал начальнику штаба. Начал он спокойно, но по ходу рассказа незаметно для себя распалился, в конце даже выматерился и воскликнул:
— Черт знает, что только мнит о себе этот мальчишка!
Кукелев ни словом, ни движением не выказал своего отношения к услышанному — он сидел и словно бы думал о чем-то другом. Лишь в сощуренных светлых глазах читалась глубокая внутренняя тоска, и трудно было
понять — то ли он удручен рассказом комиссара, то ли его продолжает мучить не утихшая еще боль.
— Чего молчишь? — резко спросил Аристов, когда молчание Кукелева начало раздражать его.
— А что я должен сказать? — повернулся к нему Кукелев.
— Тебе что, и сказать нечего, что ли? Ты-то как считаешь?
— Не надо бы вам ругаться! Не время! Спорить можно, а ругаться зачем?
— Разве о ругани я спрашиваю? Ты об отношении к делу говори! Как линию охранения переходить? С Колесником я сам разберусь. Я твердо решил отстранить его от командования бригадой, пока не поздно!
— Не слишком ли резко, Николай Павлович? Чем это вызвано? Я считаю, что все, что предпринималось Колесником, делалось им грамотно и правильно. Разве что история с отрядом Попова? Тут, конечно, проявили мы торопливость и нерасчетливость. А так? Смотри, пожалуйста... Миновали почти без потерь два крупных заслона, рассредоточением запутали противника, приблизились к последней линии охранения. А что несем потери от голода — так раззе Колесник в этом виноват^
— Что ты — «Колесник, Колесник»? Ты же лучше других знаешь, что все решения в конце концов приходится принимать... нам! — Аристов поначалу хотел сказать «мне», но такое заявление могло показаться нескромным, он запнулся и даже покраснел от смущения.
— А чем же это плохо?
— А тем, что сейчас бригаде, как никогда, требуется твердая командирская рука. Вопрос с Колесником для меня решен. Дело в тебе. Сегодня я буду просить Вершинина назначить командиром бригады тебя. Согласен ты?
— Если будет приказ, то моего согласия не потребуется. Но мое состояние ты видишь, и свое отношение к Колеснику я высказал. Считаю, что никаких перестановок делать не надо. Не время!
— Ладно. Твоя позиция ясна. Теперь о моем плане. Есть у тебя возражения по переходу линии охранения?
— Не лучше ли решить этот вопрос после переправы через Волому? Тогда картина станет яснее.
— Хорошо. Обсудим на совещании командиров и комиссаров. Ну, Николай Иванович, поправляйся скорей.
Вечером трогаемся дальше. Наш разговор держи пока при себе. Я пошел.
В полдень бригадная радиостанция передала срочную радиограмму в Беломорск;
«Вершинину.
В сложных условиях Колесник теряется. С обязанностями командира бригады не справляется. Немедленно назначьте командиром бригады Кукелева. Колесника оставить начальником штаба. Ответ жду сегодня в восемнадцать.
Аристов»
Уже за полночь, когда бригада благополучно миновала дорогу Лазарево — Пелкула и, выслав взвод для наведения переправы через реку Волому, остановилась па привал, пришел ответ:
«Командованию бригады.
Член Военного Совета приказал вступить в исполнение обязанностей командира бригады Аристову. Колеснику исполнять обязанности начальника штаба. Требую ускорить вывод бригады. Держаться направлении woicnee Баранова Гора. Этом маршруте противник имеет гарнизоны Кузнаволок — 100, Баранова Гора — до роты, Сяр-гозеро, Бараки 42—24, Сондалы — по взводу. Проходы между Елмозером и Сегозером минированы, усиленно охраняются. Ведите непрерывную разведку пути движения.