Наконец открыли по острову огонь с восточного бере-
га, но расстояние было слишком далеким, чтоб увидеть и поймать на мушку стоявшего по грудь в воде человека, скрытого к тому же тростником. Потери росли, и положение становилось отчаянным.
Прерывать переправу нельзя, еще большая часть бригады оставалась на западном берегу, а с минуты на минуту могут ударить главные силы финнов, и прикрытие долго не продержится.
Несмотря на придельный огонь противника, плоты один за другим отчаливали от берега. Только теперь на них строго распределялись обязанности: двое лежа гребут, двое ведут ответный огонь.
Это было счастье для партизан, что противник не захватил на остров станковый пулемет — он был поврежден еще, видимо, при бомбежке. Пулемет мог бы начисто сорвать всю переправу.
Иногда финны на острове словно бы отдыхали — на десять — пятнадцать минут прекращалась всякая стрельба. А возможно, они уже начали беречь патроны, ведь переправа длилась уже третий час.
Аристов весь кипел от негодования и бессилия что-либо сделать. Он понимал, что финнов совсем немного, человек двадцать, не больше. Но как взять их? Или же хотя бы заставить замолчать? Не брать же этот остров штурмом? Эх, черт возьми, а почему бы и нет? Двинуть по проливчику десяток плотов под прикрытием пулеметов с берега. Ведь потери все равно неизбежны! Только делать это надо было сразу, при первых выстрелах. Не решился сразу, пожалел времени, а теперь уже поздно... Пришла пора грузиться на плоты штабу.
— Жиганова ко мне! — крикнул Аристов связным.
Пока искали пулеметчика Жиганова, он, пригнувшись, спустился к самой воде, где вязали очередные плоты, подозвал Степана Тихонова и Павла Брагина. Это были самые известные умельцы в бригаде по части саперных и плотницких дел. Их опыт и неторопливая расчетливость уже не раз выручали партизан при переправах через реки. Они теперь, уже несколько часов, без отдыха и под свист пуль работали на вязке плотов, по существу руководя всей технологией дела.
— Мужики, надо соорудить один плот пошире! — сказал Аристов.— По одной стороне сделать боковое укрытие, хотя бы в два бревна... Можно это?
Он и сам еще не был уверен — возможно ли это в та-
ких условиях, и потому не приказывал, а просил. Боясь, как бы мастера не подумали, что это сооружение понадобится для его собственной безопасности, Аристов торопливо пояснил:
— На плот посадим пулеметчиков. Надо прикрыть переправу с озера. Поняли, что требуется? Нужна плавучая огневая точка!
— Попробуем.
— Действуйте!
Аристов вернулся за дальний барак, где все эти часы находился его командный пункт. Отсюда хорошо просматривалась вся переправа. Темные пятна плотов, казалось, недвижимо и безжизненно застыли на солнечной глади озера, растянувшись до самого противоположного берега, и картина эта была пугающей. Но приглядевшись, можно было увидеть — нет, не погибли люди, они шевелятся, отстреливаются, гребут, кто доской, кто рукой, а нетерпеливые то и дело не выдерживают, становятся на колени и начинают лихорадочно отталкивать воду, пока свист пуль не заставит вновь распластаться на притонув-ших бревнах.
Явился пулеметчик из «Буревестника» Сережка Жиганов— широкоскулый, курносый крепыш с глубоко запавшими глазами.
Во время боев на высоте 264,9 он снискал славу отчаянного и бесстрашного парня. На прорыв шел впереди всех, держа пулемет на весу, и огнем пробивал дорогу остальным. Слава и уважение товарищей как бы прибавили ему сил и бесстрашия, перед дорогой Паданы — Кузнаволок он снова отличился, был легко ранен, но до сих пор не расставался со своим «дегтярем».
Теперь задание ему было не из легких. Требовалось с четырьмя другими бойцами проплыть как можно ближе к острову, остановиться где-то на полпути до восточного берега и быть долговременной плавучей огневой точкой, прикрывая огнем переправу.
Аристов так и сказал — «долговременной».
Сережка выслушал, все понял, чуть заметно усмехнулся и коротко ответил:
— Есть, товарищ комиссар!
— Патроны и диски забери у других! — напутствовал его Аристов.
Через полчаса немудрое и неуклюжее, склонившееся на один бок сооружение тяжело двинулось в путь. Нижние бревна глубоко осели, и люди лежали в воде, но с левого борта была у них хоть какая-то защита. Гребли сначала к острову, потом, не разворачивая, направили плот на восток. Финны сразу же сосредоточили огонь по нему. Жиганов открыл ответный огонь. Даже без бинокля было видно, как очереди словно косой подрезают тростники и за ними все отчетливее проступает каменистая кромка отмели. Теперь остров был под придельным огнем с двух сторон, и сразу дружнее и энергичнее зашевелилась вся переправа. Один за другим потянулись плоты. Думалось, главные помехи позади.
2
Штаб находился уже на озере; на западном берегу оставался последний, грековский отряд; уже готовы были плоты, и прикрытие начало отходить ближе к баракам, как где-то далеко справа затарахтел пулемет и вздымаемые пулями фонтанчики побежали по воде. Очереди пока ложились в недолет, но все время казалось, что пулеметчик внесет поправку и накроет переправу.
— Скорей! Скорей! — во весь голос закричал Аристов, стоя на плоту.— Греков, отходи, не медли!
Но тянулись минута за минутой, пулемет тарахтел, а фонтанчики так и продолжали бегать по озеру в стороне от плотов.
Теперь страшны были уже не эти фонтанчики, а возможность выхода финнов к баракам и удара по отряду Грекова, который, конечно же, окажется в безнадежном положении. Да и всем, кто еще на озере, несдобровать...
...Если бы могли партизаны знать, что в те минуты творилось у противника! Рано утром, узнав, что партизаны начали переправу, три финские роты разными маршрутами двинулись от Барановой Горы к баракам. Трудно объяснить, почему они не сделали этого раньше, когда разведка обнаружила вечером бригаду в пяти километрах от бараков. Но вышли только утром и спешили по лесному бурелому что было сил. Одна из рот двигалась берегом Елмозера. Она давно уже слышала стрельбу, а миновав широкий мыс, увидела вдали пересекавшие озеро плоты. До них оставалось не менее полутора километров, усталые солдаты валились с ног, а командир роты почему-то решил, что это уже переправляется арьергард, что к баракам ему все равно не успеть, и приказал открыть из ручных пулеметов огонь. Так и родились эти пугавшие партизан фонтанчики, которых сами финны, естественно, не могли видеть: гладь озера скрадывала расстояние, а стреляли они слишком издалека, чтоб замечать результаты стрельбы.
Переправа была в самом разгаре.
Люди гребли, кто как мог, старались изо всех сил, даже раненые ладонями проталкивали мимо себя воду, но плоты лишь покачивались при каждом шевелении, шатко похлюпывали, и их почти незаметное продвижение улавливалось лишь относительно друг друга.
Финны с острова вели теперь редкий, но придельный огонь. Укрываясь и часто меняя позицию, они стреляли с упора; эти выстрелы выглядели случайными и вроде неопасными, но они-то и начали приносить урон.
Здесь и там по воде расплывались бурые кровавые пятна, и чем ближе к середине, тем чаще.
Помощник комиссара бригады по комсомолу Николай Тихонов, стоя на коленях, загребал воду обломком тесовой доски. Грести было тяжело и больно. Раненая рука помогала плохо, силы в ней не было, доска то и дело выскальзывала, но и одной здоровой разве управишься? Невзирая на боль, он греб и греб, глаз не спуская с маленького плотика впереди, где плыл его отец — Степан Александрович с двумя товарищами. Полчаса назад отца зацепила в руку шальная пуля. На вязке плотов он стал теперь плохим помощником, и командир приказал ему садиться на первый же готовый плот. Николай сам посадил отца, хотел было ехать вместе с ним, но делать это показалось не совсем удобно для политработника — надо ждать команды. Каждый день этого страшного похода он думал об отце все с большей нежностью и тревогой — выдержит ли, ведь ему уже сорок четыре года, самый старый, считай, в бригаде... Виделись они не часто — должность и юношеская щепетильность мешали Николаю хоть чем-либо выделять отца, проявлять к нему особое внимание. Да Степан Александрович и сам не искал этого, нес службу наравне с молодыми и был на хорошем счету у командования.