Командированного (это получилось само собой) уже подготовили: подвели к мысли, что при внедрении каждый маленький шажок дается колоссальным усилием.
— Мой узел вытягивает из этой кашицы две аминокислоты лишь для того, чтобы запах продукта был лучше?
— Да.
— Все мое искусство и весь мой труд, чтобы смягчить и улучшить запах?
— Разве вы этого не знали?
— Да знал, знал, конечно! — командированный засмеялся. — Обычное приземление идеи.
Батяня стал его хвалить:
— Но у вас и фильтры чудесные. Дело в том, что убиваемое животное выделяет микроэлементы отравы. Не только адреналин — известная самозащита убиваемых. Ваши фильтры помогают частично убрать, очистить.
— Вы так хорошо синтезируете говядину, что умеете повторить микроэлементы убоя. Ах, да! вы же копируете говядину прошлых веков! не можете уклониться от образца?! Если АТм-241 всего лишь песчинка, какова же технологическая мощь вашего комбината!
Он был искренне восхищен, но Батяня прервал его:
— Минутку. Вас зовут.
И точно: инженер-техник держал плато с датчиками и махал рукой.
Теперь командированный уже не отрывался от монтажа. Он поминутно присаживался на корточки (иногда инженер-техник успевал подвинуть ему маленькую табуреточку). Удивительно, когда твоя мысль воплощена! — открытый, немучительный труд! Узел уже казался живым, ожившим, лазерные синхронизаторы готовы были гнать кашицу белка через новенькие сосуды с эластичными прозрачными стенками.
— Но здесь, — голос Батяни, — мы ставим дополнительную апробацию.
Ясно: отражает их интерес, выверяя сотые доли жира. Ни на миг не останавливая процесса, извлекают крошку синтезированного белкового фарша, тут же микроанализ, ЭВМ обрабатывает, и данные — снова в процесс. Тонкость, разумеется, в том, что берется крошка до его АТм-241, а засылаются ее данные в процесс конвейера ниже, то есть сразу после его узла.
— Да ради бога. Пожалуйста, — откликнулся командированный молодой человек как бы с полной охотой и как бы вскользь тут же заметил: — Откуда питается контрольный прибор?
Батяня и инженер-техник замахали руками:
— Из конвейера! Конечно, из общего конвейера! Но это не отразится… Один-два ватта! Мелочи!
Молодой человек согласился и тут, однако, сказал:
— А все-таки сочтите — один ватт? или два ватта?
Они заверили, что будет подсчитана общая затрата энергии — десять комнат с вмонтированными узлами и теперь плюс его, одиннадцатая, комната вместе обрабатывают белковый фарш вплоть до нормы. Комнаты и в них узлы напоминают кишечник с его толстыми и тонкими кишками, в которых жиры поочередно расщепляются, чтобы не ударить слишком по печени человека, всякого человека, тем более, скажем, диетика. Нет-нет, мясо кусками синтезируется в других комнатах. Но тоже, избавляясь от запахов, пройдет через ваш узел.
Ему показали через стекло: куски мяса проталкивались, иногда становились поперек, но движущая жидкость подталкивала вновь, и с очередным ударом внутреннего пульса кусок разворачивался и (прекрасно глядящийся, вкусный, свежеотрезанный, он так и просился на сковородку или в духовую печь) проползал дальше.
— Все отлично, — сказал молодой командированный.
Батяня хмыкнул: «Хм… еще бы!»
— Единственное, что мне в моей комнате осталось непонятным, — продолжал командированной, — в том углу какая-то коробка. Не распакована даже. Что там?
Батяня вновь хмыкнул, но уже с другой интонацией:
— Хм. Я не могу вам сейчас сказать. Коробка… чуть позже.
Но командированный умел проявить волю. Он передернул плечами: это недопустимо. Что могли принести в комнату? Здесь монтаж. Он отвечает здесь за весь узел в целом…
— Да вы не волнуйтесь так, — заскрипел Батяня. — Это никак не будет подключаться в узел. Это, — он говорил негромко, — это вам сувенир от комбината. Подарок. От директора лично. В случае успешного эксперимента.
— Прекрасно, — сказал молодой командированный. — Но коробку отсюда вынести. Здесь — только дело.
— Я хочу, чтобы ты разделась.
— Я и так раздетая.
— Но сколько можно лежать под простыней.
— Но… но зачем?
Она удерживает простыню и частью все-таки прижимает ее к себе.
— Тогда уходи, — говорит он. — Я так не могу, ты меня расхолаживаешь.
Еще придерживая простыню, обиженная, она начинает подыматься с постели, где лежала рядом с ним так долго и так тепло. Уходит. Он дает ей три-четыре секунды (он знает, что всегда успеет встать и нагнать, хоть бы и у дверей). Но он не сомневается, что ей, с ее бедным интеллектом, не выдержать обиды ухода, — и точно: всхлипывая, она возвращается к постели и стоит возле. Простыня все еще прижата.