— Знаешь что… Ты отцу не говори пока, если не спросит, — сказал Билли.
— Это почему?
Они сидели на конях бок о бок: Бойд — в старом седле Билли, Билли — в мексиканском седле, которое отец для него на что-то выменял. Осмотрели кровавый кошмар в кустах.
— Никогда бы не подумал, что она может завалить такую здоровенную телку, — сказал Билли.
— А почему отцу-то не сказать? — спросил Бойд.
— Ну зачем его еще больше расстраивать?
Развернулись, поехали.
— А ведь он может спросить, как тут и что, — сказал Бойд.
— Когда последний раз ты радостно выслушивал плохую новость?
— А если он сам найдет?
— Значит, сам и узнает.
— И что ты тогда ему скажешь? Что не хотел его расстраивать?
— Ч-черт. Ты хуже матери. Я уже жалею, что завел про это разговор.
С того дня Билли было доверено заниматься капканами самому. Он поехал на «Складскую гряду», взял у мистера Сандерса ключ, отпер хижину Эколса и принялся изучать содержимое аптечных полок в сенях. Нашел на полу еще ящик, в нем опять пузырьки и бутылки. Пыльные флаконы с заляпанными жиром этикетками. Один с надписью «Пума», другой «Рысь»… Некоторые из пожелтевших этикеток были оборваны, на других одни только цифры, а кое-какие флаконы коричневого стекла, темные почти до непрозрачности, были вообще без этикеток.
Несколько таких безымянных флаконов он положил в карман, вернулся в жилую комнату хижины и просмотрел полки со скромной Эколсовой библиотекой. Взял в руки книгу, на обложке которой значилось: С. Стэнли Хобейкер, «С капканом на пушного зверя в Северной Америке», сел на пол и стал читать, но родиной Хобейкера оказалась Пенсильвания, так что о волках он мог сказать не так уж и много. Когда Билли проверил капканы на следующий день, они оказались вырыты, как и прежде.
Еще через день он выехал по дороге на Анимас,{14} поселение, до которого было семь часов пути. В полдень сделал привал у ручья на поляне среди огромных тополей и поел холодного мяса с крекерами, а из бумажного мешка, в котором вез съестное, сделал кораблик и пустил его в ручей, где он принялся кружить, понемногу темнея и погружаясь в прозрачную спокойную воду.
Искомый дом был в стороне, к югу от кучно стоящих домиков, и к нему не было даже дороги. Когда-то туда вел наезженный тележный след, и некоторое воспоминание о нем еще оставалось, как это бывает с заброшенными дорогами; по нему Билли и ехал, пока не поравнялся с угловым столбиком забора. Привязал к нему коня, подошел к двери, постучал и стал ждать, озирая простор равнины, с запада окаймленной горами. Вдалеке, где равнина начинала подниматься к горам, паслись четыре лошади; они остановились, повернули головы и стали смотреть в его сторону. Словно услышали его стук в дверь с расстояния в две мили. Он дернулся постучать вторично и уже стукнул, но дверь вдруг открылась, за ней оказалась женщина. Она ела яблоко и ничего не сказала. Он снял шляпу.
— Buenas tardes, — поздоровался он. — ¿El señor está?[4]
Большими белыми зубами она с хрустом откусила от яблока. Взглянула на него.
— ¿El señor?[5] — сказала она.
— Don Arnulfo.[6]
Через его плечо она поглядела на коня, привязанного к столбу забора, потом снова на него. Прожевала. При этом не спускала с него взгляда черных глаз.
— ¿Él está?[7] — повторил он.
— Я думаю.
— А что тут думать? Либо он тут, либо нет.
— Может, и так.
— А денег у меня нет.
Она снова откусила от яблока. С громким, стреляющим хрустом.
— Твоих денег ему не надо, — сказала она.
Билли стоял, держа в руках шляпу. Оглянулся туда, где видел лошадей, но они исчезли, скрытые взлобком саванны.
— Видишь ли… — сказала она.
Он посмотрел на нее.
— …он болен. Может, он не захочет говорить с тобой.
— Что ж. Либо захочет, либо не захочет.
— Может, тебе лучше заехать в другой раз.
— У меня не будет другого раза.
— Bueno, — сказала она, пожав плечами. — Pásale.[8]
Она распахнула перед ним дверь и отступила внутрь низенькой глинобитной хижины.
— Gracias,[9] — сказал он.
— Atrás,[10] — дернув подбородком, сказала она.
Самым дальним помещением дома была крошечная комнатушка, там и лежал старик. В ней пахло печным дымом, керосином и сырым бельем. Мальчик остановился в дверях, пытаясь разглядеть лежащего. Обернулся к женщине, но та ушла в кухню. В углу комнаты стояла железная кровать. С простертой на ней маленькой темной фигурой. Еще в комнате пахло пылью, а может, прахом. Так, словно этот запах издавал сам старик. Впрочем, в комнате и пол был земляной.