Он спешился и стал на колени, держа поводья за спиной. Сдул пыль со следа, потрогал большим пальцем хрупкие краешки. Затем опять сел на коня, выехал на дорогу и поскакал домой.
На следующий день, объезжая капканы, установленные с новым запахом, он обнаружил их вырытыми и захлопнутыми, как и прежде. Он восстановил все закладки, в дополнение поставил еще две без привады, но делал это кое-как. Спускаясь с перевала в полдень, бросил взгляд через ущелье и первое, что увидел, — это тонкий столб дыма над костром тех же vaqueros.
Остановил коня, сидел смотрел. Взявшись рукой за заднюю луку седла, обернулся, посмотрел в сторону перевала, потом снова устремил взгляд через долину. Затем развернулся и снова поехал в гору.
К тому времени, когда он разоружил капканы и, упаковав их в корзину, съехал в ущелье и пересек дорогу, начало вечереть. Вновь шириной ладони оценил высоту солнца над горизонтом. Светлого времени оставалось не больше часа.
У кострища спешился, вынул из корзины лопатку, сел на корточки и принялся расчищать место, отгребая пепел, угли и свежие кости. В центре кострища угли еще тлели, он отпихнул их в сторону остужаться, вырыл в земле под кострищем яму и достал из корзины капкан. Причем не стал даже надевать перчатки оленьей кожи. Двумя скобами обезопасив пружины, раскрыл челюсти, вставил зуб собачки в канавку и, на глаз проверяя зазор, подвывернул регулировочный винт. После чего снял скобы, всадил стопорный якорь в землю, опустил в яму цепь и заложил капкан под кострище.
Челюсти прикрыл листом промасленной бумаги, чтобы какой-нибудь уголек, случайно закатившийся под тарелочку насторожки, не помешал срабатыванию механизма, потом засыпал капкан пеплом, просеяв его через рамку с сеткой, сверху накидал углей, почерневших головешек и вернул на прежнее место кости и подгорелые шкурки; поверх всего этого натряс еще пепла, после чего встал и, отступив назад, стал вытирать лопатку о штанину джинсов, по ходу дела внимательно оглядывая кострище. Напоследок разгладил перед кострищем песчаную плешку, предварительно выдрав из нее пучки травы и кустики колючек, и палочкой написал на ней послание для vaqueros, стараясь буквы проковыривать поглубже, чтобы их не изгладил ветер. «Cuidado, — написал он. — Hay una trampa de lobos enterrado en el fuego».[54] Палочку выкинул, лопатку сунул назад в корзину, забросил ее на спину и вскочил в седло.
Над луговиной и дорогой уже голубели сумерки; он обернулся, в последний раз окинул взглядом закладку. Наклонился с седла и сплюнул.
— Читайте все, — проговорил он вслух. — Если сможете.
Потом направил лошадь в сторону дома.
Когда он вошел в кухню, темно было уже часа два. Мать возилась у плиты. Отец еще сидел за столом, пил кофе. Перед ним на столе, чуть сбоку, лежала потертая конторская книга, в которую они записывали траты.
— Тебя где носит? — спросил отец.
Он сел и стал рассказывать, а когда закончил, отец покачал головой.
— Всю мою жизнь, — сказал он, — я сталкиваюсь с тем, что все без конца приходят не тогда, когда положено, а непременно позже. И у всех всегда находятся веские причины.
— Да, сэр.
— Но истинная причина всегда одна.
— Да, сэр.
— И знаешь какая?
— Нет, сэр.
— Она в том, что они не умеют держать слово. Это единственная причина, и только она всегда была, есть и будет.
— Да, сэр.
Мать вынула его ужин из духовки и поставила перед ним; положила на стол ложку и вилку.
— Давай-ка ешь, — сказала она. И вышла из комнаты.
Отец сидел, смотрел, как он ест. Потом встал, отнес свою чашку к раковине, сполоснул и поставил кверху донышком на буфет.
— Я утром разбужу тебя, — сказал он. — Надо успеть туда пораньше, пока там не попался кто-нибудь из этих твоих мексиканцев.
— Да, сэр.
— А то потом хлопот не оберешься.
— Да, сэр.
— Где у тебя гарантия, что хоть один из них умеет читать?
— Да, сэр.
Покончив с ужином, он лег в кровать. Бойд уже спал. А он все лежал без сна и думал о волках. Пытался увидеть мир таким, каким его видит волк. Силился вообразить, как он там бегает по горам в ночи. Думал, ну неужели волк и правда так непознаваем, как говорит тот старик. Представлял себе, как постигают мир на запах и на вкус. Вот интересно: когда волк лижет кровь жертвы — живую, горячую, — чувствует ли он тот же вкус, что и он сам, когда слизывает отдающую железом густую жидкость с раненого пальца. Или когда причащается крови Господней. Выйдя утром из дому до рассвета, он на ощупь седлал коня в холодной тьме конюшни. И выехал за ворота прежде, чем отец встал. Так что увидеться им уже не довелось.