Там, где накануне останавливался индеец, на месте костра лежали черные холодные угли. Конь неспокойно переминался, вдруг пошел боком, а пес заходил кругами около кострища носом в землю, вздыбив шерсть на загривке.
Когда Билли возвратился в дом, у матери уже готов был завтрак, он повесил шляпу, приставил стул и стал накладывать в тарелку яичницу. Бойд уже вовсю наворачивал.
— А папа где? — спросил старший.
— Молитву не прочитал, а уже еду нюхать?! — возмутилась мать.
— Да, мэм, сейчас.
Он опустил голову, проговорил про себя слова молитвы, потом протянул руку, взял галету.
— Где папа?
— Папа прилег. Он поел уже.
— А когда он приехал?
— Часа два назад. Всю ночь провел в седле.
— Зачем?
— Думаю, чтобы скорей домой.
— А долго он спать будет?
— Ну-у… надо полагать, пока не проснется. Что-то вопросов у тебя сегодня больше, чем у Бойда.
— А чего я-то? Я и вообще ничего не спрашивал!
После завтрака мальчишки пошли в конюшню.
— Как ты думаешь, куда он направляется? — первым заговорил Бойд.
— Да никуда. Ходит тут, бродит туда-сюда…
— А откуда, думаешь, он тут взялся?
— Понятия не имею. Сапоги на нем мексиканские. Ну, в смысле, то, что от них осталось. Бродяга, да и все тут.
— От этих индейцев вообще не разбери-поймешь, чего ждать, — сказал Бойд.
— А что ты о них знаешь-то, об индейцах? — отозвался Билли.
— Ты, можно подумать, знаешь…
— Ждать неизвестно чего надо от кого угодно.
Из бадьи, висевшей на столбе посреди конюшни, Бойд достал старую сношенную отвертку, с перекладины коновязи снял веревочный недоуздок, отворил дверцу денника, где содержался его конь, и вывел вон. На полуштык прихватив чумбур к перекладине коновязи, провел ладонью по передней ноге коня, чтобы он поднял копыто. Прочистил желобки вдоль стрелки, снова осмотрел, отпустил ногу.
— Дай глянуть, — сказал Билли.
— Да там все путем.
— Ну так и дай посмотрю!
— Да пожалуйста!
Билли снова поднял ногу лошади, сжал между колен копыто, изучил.
— А что, похоже, и правда порядок, — сказал он.
— Ну, я ж говорил.
— Ну-ка, пускай пройдет.
Бойд отвязал чумбур, провел коня по проходу конюшни, потом обратно.
— Седло свое заберешь? — спросил Билли.
— Ну, взял бы, если ты не против.
Из кладовки для упряжи Бойд принес седло, набросил на лошадь вальтрап, поставил сверху седло и, сдвинув все вместе по шерсти, установил на место, потом туго набил латиго передней подпруги, пропустил ремень задней подпруги через пряжку и встал в ожидании.{4}
— Ты его так совсем разбалуешь, — сказал Билли. — Разом бы вышиб из него дурь, да и дело с концом.
— Он-то из меня дурь не вышибает, что ж я-то буду, — возразил Бойд.
Билли сплюнул на сухую солому, устилавшую проход. Подождали. Конь выдохнул. Бойд подтянул ремень, застегнул пряжку.
Все утро они провели на пастбище Ибаньес — осматривали коров. Коровы их сторонились и, со своей стороны, тоже осматривали — то голенастые и беломордые, то мексиканской породы, то лонгхорны, всех возможных расцветок. К обеду возвратились к дому с годовалой телкой на аркане, которую поместили в загон из жердей с северной стороны конюшни, чтобы ее посмотрел отец, после чего помылись и пошли в дом. Отец уже сидел за столом.
— А, вот и мальчики, — сказал он.
— Садитесь, садитесь давайте, — засуетилась мать.
Поставила на стол блюдо с жареным мясом. Миску фасоли. Все помолились, и она подала блюдо отцу, тот положил кусок себе, передал блюдо Билли.
— Папа говорит, в наших краях появилась волчица, — сказала мать.
Билли сидел с ножом наготове, держал блюдо.
— Волчица? — сказал Бойд.
Отец кивнул:
— Да, задрала крупненького теленка в верховьях Фостеровой лощины.
— Когда? — спросил Билли.
— Где-то с неделю или около того. Смотреть ее следы в горах уже ходил младший из сыновей Оливера. Пришла, говорит, из Мексики. Прямиком через перевал Сан-Луи, спустилась по западным склонам Анимас у лощины Тейлора, а потом вниз, вниз, через долину реки и в горы Пелонсийос. Поднималась до самого снега, даже выше. В том месте, где она завалила теленка, на земле снег на два дюйма.
— А откуда известно, что это именно волчица? — сказал Бойд.
— Да ну, неужто сам не догадаешься? — удивился Билли.