Вес'хар не видели снов и не спали подолгу. Но когда Арас дремал, измененный геном подсовывал ему яркие картины: иногда — почти человеческое лицо земной обезьяны, иногда — закрытую дверь. А иной раз — ало-золотое пламя. И вместе с этими образами приходило чужое чувство — гнев, от которого горло сводит судорогой.
На этот раз он смотрел сквозь искаженные языки пламени, как сквозь поток горячего воздуха или чистую воду на мелководье, а огонь наступал на него и дугой перекрывал поле зрения. Пламя не жгло, но от первобытного ужаса едва не отнимались ноги… Арас проснулся.
Он прислонился к гладкой стене одной из комнат в доме Чайяс во Ф'наре. Местин привезла его сюда ждать решения старшего матриарха. Образы и ощущения все еще пылали в голове и горле. Сильнее всего был гнев.
Это наверняка воспоминания Шан. Он смотрел ее глазами. Он не имел представления, где находится, и вокруг видел только бесформенную тьму, но ярко ощущал протяжный всхлип, готовый вырваться из груди, что-то гладкое и тяжелое, отчаянно зажатое в ладони — ее ладони — и болезненный спазм в горле. А потом раздался мужской голос:
— Ты что, собираешься сидеть здесь всю ночь?! Или, черт подери, пойдешь и сделаешь что-нибудь?!
Злые, жестокие слова, казалось, предназначались не для того, чтобы ранить ее. Давление в груди и глотке достигло предела и взорвалось. Холод и энергия хлынули в руки и ноги. И ничего. Арас чувствовал себя так, будто его выдернули из мира и бросили в пустоту.
Этот эпизод всплывал в сознании Араса во сне и наяву, он переживал его десятки раз с того момента, как инфицировал Шан, а Шан в свою очередь инфицировала его. Все, что с'наатат взял у нее, казалось полезным. Жестокая сцена повторялась всегда одинаково, и, зная, что человеческая память непредсказуема, неточна и подвижна, Арас сделал вывод, что она проигрывала ее в воображении множество раз.
Арас надеялся, что ему представится случай спросить о событиях, что выжгли в ней такой след. Но вероятнее всего ему уже не суждено ее увидеть, и это осознание наполняло его безысходным отчаянием.
Он встал и посмотрел в окно на террасированные склоны кальдеры, в которой уютно расположился Ф'нар. Солнце еще не встало над горизонтом, однако благодаря перламутровому покрытию хаотически расположенные домики на западном склоне сверкали и переливались.
Люди называли его Городом Жемчуга. Нескольким колонистам из Константина довелось увидеть Ф'нар, и они увидели его сквозь призму своей религии и объявили чудом. Его и назвали соответственно, ссылаясь на отрывок из какой-то священной книги. Но Шан, по обыкновению, прагматичная, сказала, что это дерьмо насекомых, потому что, по сути, покрытие им и было… Такой прагматизм ему нравился.
Все зависит от восприятия.
Арас не верил в чудеса, хотя сейчас чудо ему ох как не помешало бы. Он не боялся смерти. Несколько раз за свою неестественно долгую жизнь ему случилось пожалеть, что он лишен милосердного права умереть. Он больше всего боялся утраты. Он вовлек Шан в эту историю без ее согласия, а теперь должен покинуть ее, и она останется одна и будет страдать от того же одиночества, а он потеряет единственное близкое существо, которое появилось в его жизни впервые за много столетий. Это… нечестно.
Арас медленно мерил комнату шагами. Что бы ни случилось с ним, они не причинят Шан вреда. Она слишком нужна им. С ней все будет хорошо. Она будет в безопасности. Арас кое-как успокоил себя этим, но не до конца. Стоит ли посоветовать Чайяс, как им лучше его убить? Лучше всего подойдет взрывчатка из человеческих запасов. Все остальное, действуя не так быстро и разрушительно, даст с'наатату время, чтобы перегруппироваться и сохранить носителю жизнь.
Он услышал, что Чайяс приближается, за минуту до того, как она вошла в комнату: шорох дрен по плитам, шажки помощника-юссисси, который старался от нее не отстать. Войдя в комнату, она заполнила ее собой, и причиной тому были не только размеры и впечатляющая наружность — она источала острый запах волнения. Человек попытался бы надеть маску невозмутимости, но любой вес'хар легко улавливал состояние другого. Поэтому изображать смелость не имело смысла.
— Арас, ты поставил меня в безвыходное положение, — произнесла она вместо приветствия. Чайяс сияла. Ее дрен переливался, как сам Город Жемчуга. — Не представляю, что с тобой делать.