Кабина УАЗа высоко от земли, мы с трудом подсаживаем мать на сиденье. Я замечаю, как из-за приоткрытой занавески наблюдает за нами седая женщина. «Должно быть, Люся из шестой квартиры», – догадываюсь я и кланяюсь ей. Та кивает в ответ и крестит нас медленной рукой.
Во второй половине дня колонна с беженцами наконец сформирована. Я пересаживаю мать в автобус, на мягкое сиденье, но ей почему-то страшно остаться без меня.
– Ты меня не бросишь? – спрашивает она.
Я тяжело выдыхаю и кричу ей на ухо:
– Мы с Жекой будем рядом ехать! Здесь только женщины и дети.
Выехав с базы, выстраиваемся в одну линию. Первые мы с Жекой, за нами на трофейном «ниссане» Ёж, Уж и в открытом багажнике, свесив ноги, сидит с ручным пулемётом Кубане́ц. За ними машина Бэтмена, автобусы с беженцами. Вслед за всеми, поскрипывая своим снаряжением, как дивный витязь, сошедший в наши дни с древней картины, едва помещаясь в кабине, вёл машину сопровождения Кот. Перед тем как тронуться, Жека вешает на дверцы бронежилеты.
– Если что, нас с тобой будут первыми мочить… – смеётся он. – Собственно, для затравки мы первыми и поедем…
С Аэропорта, не умолкая, били миномёты. Заряды ложились в полях по одну и другую стороны от дороги. Здесь давно сгорела неубранная пшеница.
– Приходится здесь… – словно оправдываясь перед кем-то, бормочет Жека. – Автобусы не УАЗ, их по бездорожью не проведёшь…
Оторвавшись от основной колонны, мы с каждой минутой всё дальше и дальше уходили от колонны, и от обстрела, но тревога, читавшаяся на жекином лице, лишь нарастала.
– Чуешь? – потянув носом, неожиданно спрашивает он.
– Не чую… – отвечаю честно.
– А там… – кивнул в сторону Станицы. – Там говорил: «чую»…
– Там – да. А здесь полная потеря нюха, – пытаюсь шутить я.
– А я чую! Колонну три дня собирали… Кто-то, да отзвонился… Хрен они это упустят… Вон впереди гора и лощина, поросшая лесом… Я бы там ждал…
Глаза у Жеки горят, речь путана, как в бреду.
– А кот ведёт себя спокойно, – стараясь казаться беспечным, говорю я. – Обычно они чуют опасность…
– Чуют… Это я чую! Возьми автомат, – командует Жека. – Что ты его, как бабу, обнял! Выстави ствол в окно… Да отпусти под ноги кота!
Жека заметно нервничал, и эта его тревожность передавалась и мне.
– Внимательно смотри на опушку, если мелькнёт чья-то харя, не жди – первым стреляй! – наставляет он.
– А если это свои?
– Свои здесь не ходят…
Едва лишь машина спустилась в низину и начала идти на подъём, Жека ошеломил меня своим криком:
– Саня, вон они! Мочи!..
Я во все глаза всматриваюсь в заросшие склоны, но никого не вижу.
– Саня, стреляй! – орёт Жека.
Из зарослей белесой маслины, расползшихся по вершине холма, захлопали выстрелы, и я, так ещё никого и не видя, палю в их сторону.
– Мочи, Саня, мочи!.. – вцепившись в руль, ревёт Жека.
Я пытаюсь прицелиться, но машину подбрасывает на колдобинах, и мои пули то взрывают меловой отрог, то уходят высоко в макушки деревьев. У меня спаренные магазины. Один я уже выстрелял, отстегнул, пытаюсь вставить второй, но машину подбрасывает, и я не попадаю в зацеп.
Снаряд гранатомёта разносит моторную часть машины, она на всём ходу клюёт в землю, и от удара я вылетаю на обочину и успеваю увидеть, как далеко впереди катится наше колесо. Обеспамятовший и оглушённый, шарю рукой по пыльному щебню, пытаясь найти выроненный магазин. Наконец нашёл, благополучно вставляю на место, но подлетевшая и лихо ставшая поперёк дороги машина Ежа заслоняет нас. Выскочив из «ниссана», Ёж и Уж, опаляя меня горячим воздухом, почти одновременно шлют из гранатомётов свои заряды.
– Есть! – слышу их возгласы.
Кубане́ц поднимает свой «Печенег», и я вижу, как пули стригут в вышине траву, затем рубят ветки маслины. Минута – и всё закончилось.
– Вот так косят «укроп»! – победно взглянув на меня, смеётся Кубане́ц.
Ёж и Уж бегут к месту вражеской засады, и только тут я слышу, как в машине от боли рычит Жека. С Кубанцо́м распахиваем искорёженную дверцу УАЗа, с трудом отдираем от руля посиневшие Жекины пальцы. Положив себе на плечи его могучие руки, извлекаем из залитой кровью кабины восьмипудовое обмякшее тело, тащим к «ниссану». Жека дико рычит и хрипит. Я вижу, как волочащаяся по асфальту его изуродованная нога оставляет кровавый след. Укладываем его на землю. Повыше лодыжки видна раздробленная кость, из раны обильно хлещет кровь.
– Бинт! – командуя сам себе, орёт Кубане́ц, и начинает туго спелёнывать рану. Широкий бинт тут же напитывается кровью.
– Потуже стяни под коленом… – кидает мне резиновый жгут.