– Сейчас они читают твои следы, – говорит мне «Пенсионер».
– Я тоже читаю их следы, – отвечаю ему. – Если вижу их тропу – иду по ней «против шерсти». Наверняка никого не будет…
– До поры, пока не оставят на ней кого-то… Они уже знают твой «почерк»…
– Пока не оставляли… – говорю я, но на заметку предупреждение «Пенсионера» принимаю.
– А это что у тебя? – кивает на висящую на плече сумку.
– Сменная обувь… После перехода, прежде чем заходить к тебе, переобуваюсь. Чтоб спутать следы…
– Маскарад… – насмешливо хмыкает «Пенсионер», но вижу: мой «маскарад» ему нравится.
– Как там наша казачья Станица? – бодрым голосом спрашиваю я.
– Какая там Станица… – ухмыляется он. – Це зараз украинске село, и размовляты там требо лишь на державной мове.
– Справляешься?
– А то як же! Я колы захочу, – краснише хохлов размовляю.
– Станишанам туго придётся…
– Да там уже и станишан не осталось. «Освободители», как пришли – грабежи и изнасилования що дня. Обычное дело… Народ побежал кто куда. Процентов десять осталось, в основном старики, которым и деться некуда.
– И что ж на это новая «влада»?
– Молчаливо поощряет. Видимо, есть установка: очистить район от населения. Вечером нос со двора не кажи – забьют до смерти – никто и не заметит.
– Ничего, скоро народ вернётся…
– Возвращаться уж некуда, – грустно усмехается «Пенсионер». – Ты знаешь, сколько домов в Станице осталось?
– Там больших боёв вроде не было, а наши по Станице не бьют…
– Не бьют, – согласился «Пенсионер». – Но этим позарез нужно, чтоб били! Поставят в жилом дворе миномёты, обстреляют позиции у «Князя Игоря» – и ходу. Ждут, чтоб ответка прилетела, а ответка не прилетает. Кто ж по своим домам стрелять будет… Вот «освободители» и взялись освобождать оставленные дома. Всё начисто выгребут, потом двери-окна вынут, крышу снимут, до стен доберутся… Глядь, а от дома и фундамента не осталось. Сейчас уже добрая половина станишанских домов до Львива переихала… При немцах такого беспредела не было…
– Как быстро всё поменялось, – с горечью говорю я. – Давно ли в одном строю ходили? И народ на всех был один, и армия одна…
– Эх, армия… Сейчас не армия всё решает… Зайдёт к командиру полка какая-то сопля зелёная, которая и срочную не служила и кажет: «Будешь робыты, як я сказав». И полковник тянется перед ним, потому что сопля эта из «Правого сектора», и как она скажет, так и будет. А ели не будет, то и полковника этого завтра не будет здесь. Сейчас офицерьё спешно меняют, – с западной примороженных присылают. Звёздочки на погоны дорисовали – и вперёд!..
Вечер был промозглый и тихий. На западе ещё теплился призрачный свет былого заката, а с востока уже наползала тьма. Вдали на горе, едва различимые, уныло дремали курганы. Тени на снегу наливались густой синевой, и в холодном сумраке едва угадывались привычные ориентиры.
За «лентой» я не увидел свежих следов украинского патруля, и это меня взволновало. Обычно они натаптывают их ещё по светлому. Если до сих пор не прошли, то могут выйти навстречу или, затаившись, ждать где-нибудь на подходе к хутору. Самое надёжное – пройти звериной тропой. Это долго и утомительно, зато безопасно – зверь близь человека не ходит. Когда-то по такой тропе мы с Жекой гнали на Кубанца́ кабанов. «Теперь сам, как кабан, продираюсь этим путём», – с усмешкой думаю я.
В Нижний хутор вошёл уже в полной тьме. Когда-то с весёлой ватагой мы ходили здесь со своими колядками из двора в двор, поэтому мне знаком тут каждый проулок, каждый светящийся окнами дом. Сейчас тут непривычно тихо, даже молчат собаки. Так бывает, когда в хутор заходит волчья стая. И не мудрено, с приходом киевских «освободителей» многие дома опустели.
В чёрной тьме стоит высокий, с вытянувшейся во всю длину открытой казачьей верандой, родительский дом Носача. Николай Павлович умер давно, лет двадцать назад, Анну Дмитриевну похоронили в позапрошлую зиму. С началом войны Носач заколотил досками ставни и больше не показывался здесь. Угрюмо и пусто на широком дворе. На какой-то миг мне вспомнился свадебный шатёр, важно вышагивающий меж рядами столов Кудин, огромный Бармалей, покорно роняющий на плечо Людки свою тогда ещё кудрявую голову, Павел Николаевич, лихо распахивающий меха гармони, с посвистом скачущий на присядках и далеко выбрасывающий свои полуметровые лапы Жека… Вспомнился Носач, растерянно улыбающийся гостям, и невеста Маша, слегка запрокинув голову, восторженно глядящая на своего суженого… Тру щёки, протираю глаза; мне становится тоскливо и грустно, и я ускоряю шаг.