Я вижу, как закипает его обида, и спешу поменять разговор.
– За Кудина знаешь? – спрашиваю я.
– Я этого Блажеёнка… Освободим Станицу – лично повешу… – всё ещё кипит Жека. – И ты, Атаман, гляди у меня… – грозно говорит он. – Знаю я тебя, добренького… Попадётся тебе – пристукнешь его втихоря – и шито-крыто. Кому от этого счастье? А я Блажеёнка на самом красивом столбе повешу, – обещает он. – Лично. Пусть потом судят…
– Опять ты про это… – морщится Кубане́ц. – Были ж хорошие темы – козы, бабы, так нет, опять про войну…
– Для казака что война, что бабы – едино. Где бабы, там и война. Так, Люд? – взглянул на жену Жека.
– Так-так… – начинает уж злиться та. – «Повоюй» мне ещё трошки – я тебе не бандеровцы, три ноги разом укорочу!..
– Слыхал? А ты говоришь «бабы»… Да они ещё хуже войны…
– Ты б с Сани пример брал, – с назиданием говорит Людмила. – Он жену любит…
– «Любит»… А ты думаешь, он чего сюда приехал, со мной повидаться?..
– А ты думаешь, на твоих щедриголок поглядеть?..
– Ладно, пошёл… – говорит Кубане́ц. – Пока вы тут состязаться будете… Я на работу уже опоздал…
Скоро Кубане́ц убежал в свою мастерскую. Солнце приближалось к зениту, и я стал поглядывать на часы.
– Что, на свиданку опаздываешь? – смеётся Жека.
– Ну, типа того… В полдень у меня встреча в библиотеке.
– Подвезти?
– Не надо. Тут идти-то… Может, вместе?
– Ты там в своей книжке небось и обо мне набрехал?
– И о тебе…
– Не, не пойду. Я о себе все брехни знаю. Потаксую ещё…
Вышли из павильона, обнялись. Жека пошёл к своей машине, я – вдоль вытянувшейся барахолки, к библиотеке.
– Сань!.. – вдруг окликнул он.
Я обернулся.
– Ты там это… Всё описал?.. А то Людка у меня любительница романов. Прочтёт – мне кранты…
– Нет, там другая тема… – усмехаюсь я. – Людмилу не потревожит.
– А-а-а, ну тогда в самом деле неинтересно, – махнул он рукой.
На Пасху у церкви собирается много народа. В храме не протолкнуться, но ещё больше тех, кто, разложив в круг свои куличи, сало, разноцветные яйца, ждёт во дворе их освящения.
Бодрым шагом идёт к храму тётка Васятка, за нею, едва поспевая, семенит внук.
– Христос Воскресе, Сашка, – кланяется она.
– Воистину Воскрес! – отвечаю я. – Хорошо выглядишь, тетка Васятка.
– Так мне и положено хорошо выглядеть. Мне хворать нельзя, кто его без меня поднимет?.. – кивая на внука, говорит она.
Присев на корточки, достаю припасённые к празднику сладости.
– Митрий Власович? – передавая кулёк с конфетами, спрашиваю я.
Митрий, принимая угощение, согласно кивает. Я же пытаюсь найти в нём знакомые Натахины черты.
– Подлинный Кудинёнок, – угадав мои мысли, говорит Васятка. – Бывало, начну его за какую-нибудь беду трепать – сроду не заплачет, глянет с-под лоба, аж оторопь возьмёт – Кудин… Эх Кудин-Кудин, погубил он мою Натаху… – со слезами в голосе добавляет она.
Я молчу, не спорю.
«Хорошо хоть не знает, что это я переводил её…» – думаю я.
– На тебя, Сашка, не держу сердца, – неожиданно, словно услышав, о чём я подумал, говорит Васятка. – Натаха и без тебя до него б сбегла. Она ж за Кудином, как собачонка, куда он – и она следом…
– Ну, пошли? – дёргает за руку Митрия. – Если благополучно достоишь службу, святой Николай шоколадку тебе подарит, – обещает она.
Но лишь сделав шаг, оборачивается и говорит уже тихо, почти шёпотом:
– Сашка, обещай, что отыщешь её, – всхлипывает она. – Хоть косточки её отыскать… Ты если пообещаешь – сдержишь…
Я не знаю, как обещать ей. Одно только понятно, что отказать в этом нельзя, поэтому молча киваю.
– Не нынче, как угомонится – тогда… – добавляет Васятка.
Снова киваю.
Опираясь на палочку, мелкими шаркающими шажками медленно движется к храму седой старичок, в котором трудно узнать прежнего бригадира Зынченко.
– Христос Воскресе, Ляксандер, – всхлипывающим голосом произносит овдовевший старик, и по щеке его, путаясь в щетине, ползёт слезинка.
– Воистину Воскрес, Пётр Иванович! – целуя его в мокрую колючую щёку, отвечаю я.
– А я ось, пасочки посвятить прийшов… Раньше Люба пиде и службу видстоит, и посвятит, а зараз я не выстою – упаду… – борясь с одышкой, говорит он прерывистым голосом.
– А как насчёт ста грамм – разговеться? – пробую перевести мрачный разговор на шутку.