– От, доставив вам голубкив, – кивая на нас, говорит дежурному милиционеру. – Подозриваются в убийстви. Я звоныв…
– И что мне с ними делать? – вздыхает лейтенант.
– А дилай шо хошь. Хошь – прям здись растриляй, хошь оставь – нехай завтра слидаки их пытают…
– Значит так… Подходим по одному, – командует дежурный. – Фамилия, имя, отчество… Все данные – где родился, с кем женился… Будем составлять протокол…
– Да ты что?! Какой протокол?!.. – орёт Кудин. – Я думал, тут один Блажеёнок больной… У вас что, эпидемия?..
Я, оттеснив Кудина, становлюсь напротив лейтенанта. У того наконец звонит телефон, но он не спешит его брать.
– Будете много разговаривать – сейчас наряд вызову… – Почему-то он грозит конкретно мне.
– Вам звонят, – вежливо напоминаю ему.
– Слушаю! Дежурный… Да. Да. Да… – меняя голос, поднимается с места. – Да, понял, разберёмся… Прямо сейчас…
Повесив трубку, мечет озлобленный взгляд в сторону Блажеёнка. И, уже сменив тон, предлагает миролюбиво:
– Осмотрим машину?
– Осмотрим… – пожимая плечами, соглашаюсь я.
Дежурный, включив в телефоне фонарик, осмотрел салон, заглянул в багажник.
– Что за одежда?
– Моя одежда, – уверенно говорю я. – Я всегда в запасе вожу. Вдруг поломка – переодеваюсь…
– Понятно… Свободны. И больше так не шутите…
– Ты что, отпускаешь их?! – заорал Блажеёнок.
– А мне на основании твоего «ля-ля» задерживать их?
– А если завтра труп всплывёт?
– Ну как всплывёт, тогда и поговорим…
Вырываем из рук Блажеёнка документы, на всех парах несёмся назад.
– Слышь, Кудин, вот будет потеха, если завтра и правда какой-нибудь жмурик всплывёт, – уже весело говорит Жека.
– Он уже всплыл… – отвечает Кудин. – Вот подъедем, а Кубане́ц – жмурик…
Ещё не доезжая таможни, высунувшись в окно, Жека орёт во всю глотку:
– Отрывай! Открывай!..
– А где наш начальник?
– О… ваш Блажеёнок штаны меняет. Открывай!
Пограничники звонят Блажеёнку, тот долго им что-то объясняет. Наконец шлагбаум открыт, и мы, перескочив через мост, не чуя колдобин, летим к броду. Кубане́ц уже не бегает и не скачет, но, на удивление, всё ещё жив. Едва держась на ногах, он мерно покачивался на одном месте. Втаскиваем в салон уже негнущееся тело.
– Самогон! – бешенно ревёт Жека.
Открываем бутылку, растираем Кубанца́ с головы до пят. Постепенно тело его мягчает и начинает приобретать розоватый оттенок.
– Внутрях всё застыло… Плесни, чтоб оттаяло… – произносит он слабым голосом.
– Будет жить! – смеётся Жека и вливает в приоткрытый рот Кубанца́ стопку самогона. – Как карась: не успел со льда вытаять – уже хвостом бьёт!
Кубане́ц начинает дышать ровней, но процедура реанимации продолжается до четвёртой стопки. Пятую Кубане́ц уже самостоятельно твёрдо держал в руке.
– Что ж ты ко мне не пришёл?! – ругал его я. – До меня триста метров, а ты чуть не околел здесь.
– Ну как бы я пришёл к тебе?.. – оправдывался Кубане́ц. – Вот так бы пришёл к тебе, – показывая свою наготу, разводил руками. – Пришёл бы и: «Здравствуй, Вика, я погреться…»
Всю ту зиму я, Жека и Кудин проболели, а Кубанца́ как-то пронесло, даже насморка не было.
Тем, кто бывал в Крыму, в Коктебеле, хорошо известен бронзовый памятник у дома Максимилиана Волошина. Но мало кто знает его историю.
Мой хороший приятель, ростовский предприниматель Володя Бабушкин, был известен как большой почитатель и покровитель местных поэтов. Много книг, принесших авторам успех и славу, были изданы за его счёт. Очень любил Володя поэта серебряного века Максимилиана Волошина. И вот однажды задался он целью поставить в Коктебеле бронзовый его памятник. Вскоре фигура поэта была отлита в бронзе и оставалось всего лишь, перевезти её в Крым и установить на положенном месте. Тут-то и начались все злоключения. Оказалось, что сделать и отлить скульптуру в дорогом металле – это сущая мелочь по сравнению с тем, что нужно добыть уйму разрешительных документов на перевозку его через границу. Целый год скитались между Москвой и Киевом всевозможные ходатайства, но все они без удовлетворения застревали в бюрократических кабинетах, и конца этой канители не было видно. Знал бы русский поэт Волошин, как, преобразившись в бронзу, трудно добраться из России во вдруг ставший нерусским Крым!
И тогда Володя Бабушкин стал искать последнее средство вернуть поэта к его же родному дому. С этим он и приехал ко мне.
– Мне не оставили выбора, – жаловался он. – Одна надежда – переправить контрабандой.
И стал обрисовывать свой план. Памятник он перегружает в мою тракторную телегу, сам порожняком пересекает границу, ждёт меня где-то в украинской степи, ну а я какими-нибудь тайными тропами должен перевезти его к нему.