– Батюшка, водочки плеснуть?
– Можно и водочки… Нет, вы по своим мензуркам себе разливайте, у вас беседа долгая, а мне в тот стаканчик, по поясок… Выше? Можно и выше. Лишь бы не расплескать…
Прочитав молитву и, по обыкновению, перекрестив свой стакан, батюшка Никодим аккуратно выпивает его, и, раскланявшись, садится в свою машину. Едет домой.
Приплясывая, идёт круг машин Павел Николаевич, лихо перебирает кнопочки на гармони.
Трясёт своим мокрым чубом.
– Дуня, «сабачиху» давай! – доносится чей-то знакомый голос. – Врежь! Врежь!.. А то кровь застоялась – разогнать нужно…
Только гармонь заиграла плясовую, как вмешался Носач:
– Павел Николаевич! – качнув головой, укоризненно глянул он на гармониста, строгим взглядом обвёл собравшихся. – Тут не свадьба – разговор серьёзный.
– Понял, – сворачивая гармонь, кивнул тот. – Наливай!
После выпитого все гомонили вразнобой. Призывая всех ко вниманию, Носач звякнул стаканом о бутылку.
– Я чего собрал вас здесь… – заговорил он громким, призывным голосом. – Не только для того, чтоб Крещенье Господне отметить… Все знаете, что сейчас в Киеве…
– Чертобесие, – послышался смех.
– Не сегодня-завтра Янык разгонит…
– Ага, разгонит… Он уже и наших всех с антимайдана завернул. Янык сейчас о мошне своей думает… – вразнобой загалдели со всех сторон.
– Может, ещё рассосётся…
– У тебя в штанах скорей рассосётся! Не для того пиндосы затеяли эти скачки, чтоб они рассосались.
– Киев – это цветочки. Ягодки придут к нам… – вновь заговорил Носач. – Поэтому уже сейчас нужно думать, что будем делать с этими «ягодками»… Это всё Господь попустил по грехам нашим, – добавил он.
С детства воспитанный в вере, в последние дни Носач вовсе стал жить церковной жизнью. Не было ни одной службы, чтоб он не исповедался и не причастился. И разговоры его стали наполнены библейскими изречениями. «Страж у дверей, а мы всё грешим в своей суете, – говорил он. – А завтра отвечать…»
– По грехам нашим… – грустно повторил он. – Где-то смалодушничали, где-то перемолчали, и вот…
– Не по «нашим», а по «вашим», – выпив и занюхивая солёным огурцом, поправляет Носача Кудин.
– Да это понятно, что по моим, – безропотно согласился тот. – Ты, Кудин, в этом деле безгрешен, почти праведник, лязгаешь и где надо, и где не надо, а мне действительно приходилось и лицемерить…
Выпив со всеми и склонившись ко мне, Носач говорил уже тише:
– Я чего тебя кликнул, Николаич, – поддержать надо…
– Поддержим…
– Может, так станет, что жён-детей на вашу сторону переправлять будем…
– Примем… А что Бармалея не видно здесь?
– Болеет…
– Что с ним? Тестева хворь?
– Да нет, посерьёзней, – отвечает Носач. – От него не добьёшься, а Людку спрашивать…
Начали запись в дружину самообороны. После третьей все наконец согрелись, и далёкий «майдан» уже никого не страшил.
– Это им не ментов цепками охаживать. Пусть только сунутся!.. Тут им не там… – потряхивая своей рыжей бородой, шумел Пашка Конь.
– С такими мужиками разве пропадём?! – улыбается мне Носач.
– Э-э, с какими ещё мужиками?! Казаками! – пьяно ревёт Пашка Конь. – Пиши в ополчение! Первого меня пиши!
– И меня пиши!..
– Все поднимемся! Всех пиши!..
Один лишь Кудин не вступал ни в какие разговоры, потупив взор, отрешённо смотрел на дно стакана.
– Кудин! – окликнут Носач.
Кудин, взглянул на него исподлобья.
– Чего молчишь?
– А чего кричать?
– В дружину писать?
– А без писульки меня не примут?.. – усмехнулся и качнул головой.
Павел Николаевич Дуня
Жекиного дядю, Павла Николаевича Сапельникова, памятуя его любимую песню, дразнили на хуторе Дуней. В былые годы работал он в Верхнем хуторе плотником, но даже тогда находил время позабавить народ своими песнями. На каждое торжество все окрестные хутора звали его к себе, и он как человек добрый и отзывчивый не отказывал никому. Без Павла Николаевича и свадьба не свадьба – пьянка. С собой он приносил свою потрёпанную гармонь, и его всегда сажали на самое почётное место. Знал Павел Николаевич бессчётное количество песен, а если какую и не знал, то как природный «слухач» мог наиграть её с одного лишь намёка. Когда ж гости порядком поднабирались, приходило то замечательное время, из-за которого он, собственно, и приходил на праздник. Павел Николаевич торжественным взглядом окидывал собравшихся и, распахнув меха, играл уже исключительно свои песни. В них доставалось на орехи всем обитателям окрестных хуторов, и каждый мог легко угадать себя. Все людские пороки по собственному опыту были хорошо известны самому Павлу Николаевичу, поэтому его песни были жизненно достоверны.