– Поехали… – согласно кивнул Жека, но остался стоять на месте.
Вдруг, совершенно неожиданно для меня, Натаха метнулась ко мне, чуть не опрокинув, повисла на шее, заплакала, запричитала, осыпала лицо моё поцелуями, измочила своими слезами.
– Санечка, Саня… Спасибо тебе…
Я лишь смущённо развёл руки. Наконец легонько отстранил её, перекрестил и поцеловал в лоб.
– Ух, нифига себе… – качнул головой Жека. – А меня, Натаха?..
– И тебя, Женечка… Потом, как приедем… Поехали, мой родной… – размазывая по щекам слёзы, шептала она.
В последних числах мая перед дождём сладко пахнут расцветшие гроздья акации. С запада небо затягивает серовато-синим пологом. Тихо и душно. Но вот в макушках деревьев зашумел верховой ветер, и воздух дохнул запахом скошенной накануне и уже подвявшей травы.
Ребята, которых привёл я сюда, спешно грузят в газельку свои рюкзаки. Глядя на заметавшиеся под ветром ветви акаций, Жека сказал:
– Ну, этот либо нагонит, либо разгонит…
– Нагонит… – говорю я. – Выболтаюсь по уши, пока дойду…
Постояв в раздумьи и глядя на стоящие стеной вдоль дороги, выметавшие колос озимые, Жека, словно и не слыша моих слов, добавил:
– Хочь бы не пронесло… В самый раз на озими, да и маслянка уже попёрла в рост…
Ещё помолчал.
– Кому только достанется… – вздохнул.
Вдали у Ольховских хуторов полыхнула молния, и лишь через минуту протрещал в небесах гром.
На прощанье обнялись.
– Скоро накроет… – глядя на лилово густеющую тучу, – сказал Жека. – Если чё – в Мёртвом хуторе пережди…
– Пережду, – согласно киваю я.
– Зудит… – вглядываясь в небо, говорит Жека.
– Что?.. А, беспилотник?..
– Хорошо, что дождь – потеряет…
Когда я спускался к Мёртвому хутору, дождь усилился. Мокрые штанины липли к ногам, жгли тело. В раздумьи я посмотрел на стоящий в тумане дождя деркульский берег, оглянулся на заброшенный дом бабы Фени.
«Пережду здесь…» – решил я и, разгребая мокрую траву, вошёл во двор. У крыльца огляделся, прислушался. Только звонкий стук капель о позеленевшую от времени черепицу да тяжёлые толчки сердца в груди. Осторожно переступив через подгнившую ступеньку, взошёл на порог. Вновь прислушался и только потом вошёл в заваленный всяческой никому не нужной рухлядью коридор. Одна дверь в дом, другая, распахнутая, в полуразрушившийся чулан. Сбив пыльную паутину, заглянул вовнутрь. Ничего не изменилось – в чулане также стоит у стены широкая лавка, на которой, выстроившись по размеру, чернеют старинные чугуны. На полу из грязного хлама выглядывает ручной сепаратор и знакомый с детства керогаз. Высунувшись из чулана, заглянул в переднюю комнату. Вновь прислушался – только лишь стук капель о черепицу, да скребётся о ставни раскачиваемая ветром ветка яблони.
«В свою хату крадусь, как вор», – подумалось мне.
Поднял и убрал из-под ног лопнувшее деревянное корыто, в котором когда-то баба Феня замешивала на хлеб тесто, прислонил к стене ухваты. «Этот для сковороды, а этот, рогастый, для чугунов…» Рядом поставил большую железную кочергу, которую когда-то отковал в своей кузне дед Чекамас. Ею баба Феня разгребала жар в печи… Вошёл в переднюю. Здесь знакомо зияет своим закопчённым ртом русская печь. Внизу, в глубоком её опечьи, всё ещё хранились дрова и полураспавшиеся кизяки. В доме пахнет сыростью. Из распахнутого сундука истлевшее тряпьё шибает в нос затхлой прелью, а припечек, как и прежде, дышит неистребимым духом былой гари. Морщась от застарелого запаха, осмотрел сундук, но не найдя в нём ничего интересного, прикрыл широкой, почерневшей от времени крышкой. Прошёл в дальнюю, затемнённую прикрытыми ставнями, комнату. Осмотрелся. На стене, в древней раме, тускло мерцает облезлое зеркало. Рядом, перевязанные между собой потемневшей бечевой с давних времён, висят пучки зверобоя. Мелкие листочки давно осыпались, звёздочки цветов побелели. Подтянув их к лицу, пытаюсь уловить прежние степные запахи, но время, как видно, выветрило их, остался лишь запах пыли.
Вдруг какое-то шевеление на кровати. Отшатнувшись в сторону, замер. Сердце загудело под горлом. Кошка… Всего лишь кошка с уже большими котятами. С угрожающим шипом все они метнулись мимо меня в распахнутую дверь. Враз стало спокойно и даже весело, и, уже не таясь, я рассмеялся. Теперь смело и нескрытно ходил я по комнатам, поднимал с пола и рассматривал знакомые, но ненужные вещи. Дождь кончился, рваные тучи катились по небу, где-то в ерике шумела пришедшая с полей вода, а я, осматривая родной уголок, всё медлил с уходом. Видимо, где-то на крыше лопнула черепица, и с потолка по-прежнему бежала тонкой струйкой пахнущая сопревшей глиной вода.