Выглядывая свою добычу, высоко в небе парит коршун. Его быстрая, несоразмерно большая тень скользит по земле. Я стараюсь проследить за её бегом, но она теряется в зарослях терновника. Когда с новым кругом тень хищника вдруг мелькнёт во дворе, всё живое в нём затихает, куры, сгорбившись, бегут под навес, индюки беспокойно «пулькают» и лишь крохотные ласточки бесстрашно взмывают навстречу врагу.
Жека приехал неожиданно скоро.
– Я уже тут… – пробасил в телефоне его хрипловатый голос.
– Где «тут»?
– У тебя под окном… Переплывай – увидишь…
Такое у нас впервые. Обычно, чтоб не нарваться на стерегущие нас засады, встречаемся в далёких глухих местах, а тут подъехал к самой границе…
Едва ступив на другой берег, напарываюсь на стоящий в зелёнке украинский УАЗ. «СБУ Украины» – начертано на боку белой краской. Я замираю на месте. Оглядываюсь на реку. «Нет, не успеют взять – прыгну в воду… Нужно предупредить Жеку…» – думаю в лихорадке.
Едва потянулся за пазуху, чтоб вытащить телефон, дверь УАЗа отворилась и на землю вывалилась Жекина туша.
– Ты там это… не шмальни с перепуга, – скалится он.
– Предупреждать надо… – переводя дыхание, говорю я.
– Ага, как жа, на весь эфир раструбить, на чём я еду!.. Свежачок. О ней никто ещё и не знает…
– Трофей?
– Подарок… Как тележёнка?!! – Поглаживая дверь, Жека с гордостью смотрит на своё приобретение. – Сегодня с Бэтменом на Должанке прикупили у укров. Драпали в Россию, даже ключи забыли в замке. Поначалу я её сам боялся, а потом за руль сел – как родная! Пока до тебя ехал, засветил все укровские «секреты». На одном даже «честь» отдали! Во как! Сейчас нам до самой Станицы зелёный свет, лишь бы своим в прицел не попасть…
– Свои уже за Донцом…
– А Чегевара?! Жахнет и не перекрестится…
– Потом глянет, кого замочил, жалеть будет…
– Это если после РПГ останется на что глянуть… Погорюет тогда чуток. На войне не принято долго горевать, – смеётся Жека. – Ну так что, поехали за сынякой?
– Сыняка уже дома. Кудин там. За Кудином едем…
Жека выруливает на полевую дорогу, во весь газ несётся меж сгоревших хлебных полей. На весь белый свет костерит Носача:
– Вот же зараза, Носач… – уворачиваясь от колдобин, рычит он. – Ничего ведь не сказал за Кудина…
– Может, он его за Донец отправил… – робко заступаюсь за Носача.
Но Жека не принимает никаких доводов.
– Отправил – сказал бы… А то ни полслова…
– Он и за сыняку моего не сказал тебе ничего. Может, не до того…
– Может… – наконец согласился он.
Клубы чёрного дыма нависли над Макаровым и Станицей. Сквозь расползающуюся серую мглу на нас равнодушно смотрело кровавое солнце.
– Укры по обе стороны дороги лес подожгли… – догадался Жека. – Чегевару выкуривают от шоссе, чтоб не шмальнул из зелёнки. Догорит – будут в Станице… А пока они барыши делят.
– Какие барыши?
– А ты не знаешь?! Беженцы на Россию драпали, а укры блоками на Деркуле все мосты перекрыли… Там сейчас оставленных машин скопилось – тысчи. Пока нацики не поделят их, можно спокойно ехать.
После обстрелов, которые на протяжении месяца вели ВСУ по Макарову и Станице, весь фасад больницы был разбит, на северной стороне не осталось ни одного целого окна. По усыпанным битым кирпичом, бетоном и осколками стекол ступеням поднимаемся наверх. Там, где должна была быть дверь, зиял тёмный проход, над которым, покачиваясь на ветру, слабо поскрипывала оторванная с одного края больничная вывеска. В полумраке взбегаем по внутренней лестнице. Операционная с южной стороны, поэтому не пострадала.
Хирург Максимыч, которого я видел однажды в разбомбленной Кондрашовке, мыл у рукомойника руки. На секунду он оглянулся на нас, но, ничего не сказав, продолжил своё дело. Людка Бармалеиха стояла, прислонившись к подоконнику. Увидев нас, устало стащила с головы белую косынку и маску с лица, но тоже ничего не сказала. Кудина уже сняли с операционного стола и положили на каталку. До подбородка он был укрыт запачканной кровью простынёй. На лице его не было никаких признаков жизни, щёки и уши, казалось, светились восковым мёртвым светом, разгладились, исчезли лучинки у глаз, не кривились в привычной усмешке побелевшие губы, строго сжаты, как у покойника. Но то, что он не был накрыт простынёй полностью, давало надежду, что жив.
– Жив? – тихо спросил Людку.
Та, молча, кивнула.
– Кудин… – позвал я.
Лицо Кудина осталось безмолвно прежним. Ни один мускул не шевельнулся на нём.