Уложили ему все приношения в две огромные сумки, перевязали их бечевой да и повесили через плечо. Как я ни отговаривал Ивана Ильича дождаться утра, нет, – ушёл в ночь.
– Мне нужно к завтрашней Вечерней попасть, – оправдываясь, говорил он. – Никодим будет ждать…
А через неделю мне довелось быть в Луганске в штабе Бэтмена. Вечером, пустыми, словно вымершими, улицами Жека отвёз меня к отцу Никодиму.
– Где тут мой Иван Ильич?! – нарочито бодро спрашивал я.
– Так не было его до сих пор… – разводит руками батюшка. – День и ночь молимся за него.
…Пришёл Иван Ильич лишь на десятые сутки. Мы сидим с ним в его крошечной кельице, в которой вмещается лишь узкая кровать с досками вместо сетки, маленький столик и стул. Вся стена увешена иконами, под образом Спасителя не тухнущая лампадка. Иван Ильич крестится на икону и неспешно рассказывает о своих злоключениях:
– Вышел я тогда от тебя, а ночь такая чёрная – ни звёздочки… Всё вокруг запеленала мгла, и стал я как слепой. Мне бы утра дождаться, а я опять искушать Господа… – качает он головой. – Решил сократить путь, вышел в поля, забрёл в подсолнухи, а из них и вовсе ничего не видать. Уморюсь, сяду, посижу, а как встану – перекручусь на месте и вовсе направление потеряю. Иду, куда ноги ведут… Одно подсолнечное поле кончится, в другое воткнусь, и конца-края дороге не видно. Вот уж и рассвело, и солнце взошло, а я не пойму, где я есть. Вдруг вижу: прямо по полю след от БТРа. Ну, по протоптанному-то легче идти – пошёл. А он петляет не приведи как – то на север вильнёт, то на восток, то вовсе на месте крутится. И я следом за ним виляю… Вдруг вижу: прямо в следу женщина, колёсами в землю вмятая. И вроде показалась она мне знакомой, но так как сильно повреждена, не узнал её. Что делать? Не оставлять же на потеху воронью. Стал её с поля тащить. А женщина та кренепенькая, так запросто её и не сдвинешь. Отнесу я свои пожитки вперёд, потом за ней возвращаюсь. Так с Божьей помощью и двигаемся. Спасибо кончилось поле. Крутенький склон в балочку, донник над землёй качается, коршун в небе… Так хорошо, аж плакать хочется! Выбрал приметное место на краю ложбинки: с одного боку куст боярышника, с другого – кусток бересклета. «Хорошее место, – думаю. – Приметное». Нашёл неподалёку две битых бутылки, стал ими землю ковырять, а сам, грешный, пою на память разрешительную молитву ей: «Господи Боже наш, Иисусе Христе, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простишь ты чадо, имя которой знаешь и отпусти все грехи ея…»
Пока выдолбил ямку, пока схоронил – вот уж солнышко закатилось. Куда в ночь идти?.. Опять заблукаю. Решил остаться до света. Достал из сумочки пирожочки, которые понаклали в дорогу, подкрепил тело, помянул рабу Божию да и заночевал рядом с бугорком. А как солнышко выткнулось, встал, помолился да и пошёл дальше. Вышел на дорогу – машина с солдатами едет. Давай им махать:
«Люди добрые, скажите, иде я есть?»
«А ты кто такой?»
«Раб Божий Иван Ильич…»
Схватили они меня за гриву, да и кинули в кузов. Довезли до какого-то села. Танков там, «Градов» – ступить некуда, и всё погорелое, покорёженное. Завели меня в старый коровник, там у них навроде как штаб. Давай мне допрос учинять. Хватили за бороду, треплют во все стороны:
«Это ты, скотиняка, навёл?!.»
«Жалкие вы мои, да как же я мог навести на вас, ежли никогда не бывал здесь и о вас не слыхивал даже?..»
А те бьют и спрашивают, бьют и спрашивают, кто я и зачем тут. Кто я есть – называюсь, а зачем я здесь – сам не знаю. Опять лупят. Раздели донага, всё барахлишко перетрусили – ничего не нашли. Ладно, дальше треплют. И опять всё сызнова: кто я да зачем шляюсь тут. А я им всё честно и признаюсь, что по недоразумению заблудил в эти края. Не верят. Подходящей тюрьмы для меня не нашлось – кинули в порожнюю навозную яму, стали начальство ждать. День ждут, два – никто не едет по мою душу. Молюсь, славлю Господа. Как спасение своё пою псалмы Давида. Ребята, которые по призыву, те ничего, не замают меня, а были там ещё кто из добробатов, те цеплялись… Особенно трое… Дня не проходит, чтоб они не явились. Выпьют винца – достают меня.
«Давай исповедуйся. Сепар?»
«Раб Божий…»
«Кто тебя послал к нашей базе?»
«Меня, грешного, черти сюда занесли», – признаюсь я.
«А не боишься, что тебя расстреляем сейчас, как шпиона?»
«На всё воля Божия».
«Приятно, когда меня богом считают, – смеётся один. – Как решу, так и будет! Решу расстрелять – расстреляют…»
«Это как Господь тебя надоумит…»
Поколотят они меня, попинают, кинут снова в яму, а на другой день сызнова приходят состязаться со мной. Опять достают, опять треплют…