Успокоив себя, он решил присесть на дно окопа и быстро-быстро размять застоявшиеся ноги. И тут из траншея к нему метнулись три тени…
Крик Фазылова Лосев услышал, когда возвращался. Консервы выпали из рук. Он кинулся к посту. Пулемет стоял на сошках нетронутым. Лосев нажал на спусковой крючок и, поводя прикладом, стрелял до тех пор, пока не опустел магазин.
II
Капитан Денщиков впился глазами в бугорок на склоне гребня, где — или ему почудилось? — блеснул окуляр бинокля. Руки его повлажнели. Он еще раз прочесал взглядом склоны вытянутого холма и снова навел окуляры стереотрубы на подозрительный бугорок, близ немецкой траншеи. Но там уже никаких признаков жизни, пустая смотровая щель. Однако чутьем угадывал, что именно в этом блиндаже, под прикрытием заросшего травой бугорка, стоит сейчас и смотрит в его сторону фон Эммирих.
Хоть мельком взглянуть бы на этого фон Эммириха. Денщиков представлял его высоким, поджарым, с сухими тонкими пальцами и белокурым лицом, на котором не жили, а оценивали виденное осевшие голубоватые глаза в желтую крапинку. Таким он видел фон Эммириха в своем воображении, когда прошлым летом, раненный, лежал в спелой некошеной пшенице и слышал властные отрывистые команды немецкого майора солдатам, вылавливавшим остатки попавшего в окружение денщиковского батальона. Тогда, перед прорывом немцев в тылы батальона, Давлетшин привел заблудившегося пожилого немца связиста, и тот сказал Денщикову, что майор фон Эммирих — он слышал своими ушами — обещал полковнику пленить русского комбата не позднее двенадцати ноль-ноль. Дважды Денщиков поднимал красноармейцев в контратаки, оттесняя наседавших автоматчиков, дважды отбрасывал в сторону ручные пулеметы с раскаленными до синеватой красноты стволами и выхватывал из рук Давлетшина исправные. Только к вечеру, когда от огромного, пышущего жаром круга солнца остался краешек, и тень от лесопосадки вытянулась неимоверно, немцы одолели. Лишь разрозненные группки красноармейцев кое-где отстреливались последними патронами. Два «тигра», стоявшие у посадки, изредка давали пулеметные очереди по фигуркам, высовывающимся из пшеницы, а эсэсовцы в беспорядке бродили по полю, добивая раненых и схоронившихся. На лежащего вниз головой близ танка старшего лейтенанта Денщикова чуть не наехал «опель-капитан». Денщиков услышал сердитый голос фон Эммириха и свою фамилию. Майор завернул солдат, приказав, видимо, еще раз обшарить поле и найти красного комбата, потому что ворчливый говор эсэсовцев стал удаляться. Потом, уже в серой мгле, «опель-капитан» заурчал мотором и укатил.
Старший лейтенант рукавом вытер пот с лица, обросшего щетиной. Уткнул голову в пучок стеблей и почти явственно ощутил в пересохшем рту горький дух свежевыпеченного хлеба.
Второй раз судьба свела Денщикова с фон Эммирихом через несколько месяцев, когда наши войска перешли в наступление. Батальон капитана Денщикова пытался отрезать путь немецкой колонне, но припоздал и отсек лишь ее хвост — группу гитлеровцев из двенадцати человек. Проезжая мимо пленных на буланом жеребце, Денщиков просто так бросил охранявшему их Маслию:
— Спроси, из какого батальона.
И услышал знакомое:
— …фон Эммирих… фон Эммирих!
Вернулся, переспросил. Нет, не ослышался — и Эммирих, и фон на месте. Значит, он.
Капитан тут же отменил привал и приказал убыстрить преследование, сесть на плечи отступавшим, а солдат покормить на ходу сухим пайком.
В одной балке за Бугом батальон фон Эммириха был прижат к реке, почти весь истреблен, но в чине майора среди убитых никого не оказалось.
И вот теперь фон Эммирих, получивший пополнение, уцепился за эту гряду высоток, и ни сдвинуть его, ни обойти сил у Денщикова не хватало. Постепенно и весь 3-й Украинский фронт встал в оборону. И стоит вот уже который месяц.
Сейчас капитан вспомнил все это, и обида на самого себя комом прокатилась в горле. Барон все-таки подстерег замену рот на передовой, и у него, старого вояки, взял «языка». «Обманул, собака… Погоди, мародер, и я тебя укушу». Его раздражение незаметно перешло на роту Северова. «Лопухи! Попляшешь ты у меня, Северов, — законник, буквоед. Желторотому Вилову тоже надо врезать. Раззявы!.. Надо выкручиваться как-то».
— Ленька, Вилова ко мне!
Иначе представлял передовую Матвей. Знать-то он знал, что стрелковые ячейки, пулеметные гнезда, блиндажи, доты, ходы сообщения тщательно маскируются. Но, чтоб так закопаться и слиться с землей, как сделали немцы, — не думал, что возможно.
С наблюдательного пункта, куда он только что явился, и комбат молча подтолкнул его к стереотрубе, Матвей видел каждый бодыль на возвышенности, занятой немцами, каждую ямку, кустик, кочку, словно они были в десяти шагах. «Зачем заставляет наблюдать? Все равно ведь арестует. Вот сейчас возьмет и скажет: хватит — в трибунал, в штрафную!»