Гряда холмов круто спускалась в сторону нашей передовой, проходящей по пологому скату поймы высохшей речушки. Матвей повел окуляры влево. Там сопка нависла, потом заворачивала в сторону немцев, где низина углублялась и расширялась.
Рядом с Матвеем в просторном крытом окопе стоял капитан. Он на карте-пятисотке, расправленной на планшете, делал карандашом какие-то пометки, тут же отдавал короткие распоряжения дежурному связисту. Матвей, рассматривая вражескую передовую, не упускал из виду комбата, стерег его движения. Тот сказал связисту:
— Мезенцева и Иконычева сюда. Через пятнадцать минут — раньше пусть не приходят. — Потом обратился к взводному: — Ты меня слушаешь?
— Но, товарищ капитан.
— Что за «но»?! — поднял широкие спутанные брови Денщиков.
— По-забайкальски. Стало быть, «да».
— Так вот. По самому краешку возвышенности — их передний край. Замечаешь?
— Ничего не вижу. Густая трава — и все. Местами скошена.
— Вглядись в эту траву по кромке бугра. По самой-самой. — Денщиков снова уткнулся в карту.
— В бурьяне колышки натыканы…
— Колючая проволока, перевитая вьюном, трава такая есть. В три ряда. На колючке банки пустые, гранаты. Ложные и натуральные бойницы. Они их каждую ночь маскируют и все по-разному: путают нас. Пронюхали, что мы начали сильно любопытничать, вот и…
— Здорово ушли в землю! — сказал Матвей, а в голове стояло: «Сейчас объявит».
— Считай… с мая тут, а сегодня у нас что? Август на дворе. Мелкими каверзами занимаемся. Они тоже не дураки. Последние дни во все щели лезут — «языка» надо было фон Эммириху. Нервничают, потому что не знают, где мы им будем зубную боль делать. И взяли! Взяли! У тебя! Как самого не утащили! Смотри, смотри — не поворачивайся ко мне! Правее на два пальца… вот от той шелковицы, которая в расщелине.
Матвей вздохнул, навел окуляры на дерево, повел их дальше и затаил дыхание, пораженный увиденным: на задранном кверху стволе пушки разваленного взрывом Т-34 висел, покачиваясь, труп.
— Нашел?
— Так точно.
— Узнаешь Фазылова? Копченый идиот. Уснул, наверное. Тепленького взяли, парного. Вот висит для устрашения. Молодец Фазылов — хоть не заговорил, а то бы стал агитировать. Нас с тобой. Пофамильно. Чтоб переходили в плен — в шашки играть друг с другом.
На Матвея накатило такое, что в груди будто что-то с холодом осело. Кровь ушла с лица, и он, остановив на комбате глаза, выпалил:
— Не пугайте меня, товарищ капитан! Я ни вас, ни фрицев не побоюсь! Ночью пойду к ним, и вы узнаете!..
Матвей кашлянул скрипуче, хотел добавить еще, но Денщиков прервал:
— Молчать! — Капитан шумно задышал. — Сколько тебе лет?
— Двадцать четвертого августа будет восемнадцать.
— Ты комсомолец, нет?
— Кандидат партии.
— Отметь на схеме вон ту промоину и куст черешни, кудрявый, видишь?
— Увидел.
— Тут будет проход разминирован для вашей роты. Это на будущее — ближайшее… Понял? Не в эту ночь, а пойдешь. Посмотрю, какой ты! И не рисуйся тут! Солдат не распускай. Они как дети. Ты — их отец. Не то — смотри у меня! — всех перетаскает эта лиса фон Эммирих. Как цыплят. Понял?
— Понял!
— Лосева держи под арестом… Нет, отпусти. Потом разберемся. Ну, иди! Да передай Верочке — жду ее.
— Зачем?
Комбат удивленно смерил взглядом Вилова, словно видел его впервые. Матвей не отвел глаз. Денщиков отвернулся, затем шагнул к младшему лейтенанту и, стиснув зубы, прошептал еле слышно:
— Шагом марш! На свой шесток!
Разное творилось в голове Матвея, когда он возвращался по ходу сообщения в свою землянку. «Скорей бы в наступление. Почто не отдал под трибунал? Неужели скоро? Лосев пускай посидит пока, а то еще перебежит к немцам. У комбата все, как у учителя, — по полочкам. Ишь как на нем все подогнано, карту не просто сунул в планшетку, а обернул в целлофан и кнопочкой щелкнул. Зачем ему наша Верочка? Вера… Фронт — не училище, где их взвод каждый день — надоело всем! — атаковал одну и ту же голую сопку. Повезло ему крепко, успел. Все думал: война вот-вот кончится, и он не попадет на фронт. Попал! Здесь все по-другому. И главное, он — боевой офицер, фронтовик. На-ка, выкуси, дезертир Беломестнов. Мальчишки, говоришь? Тайга, говоришь, укроет? Ведь поймали же тебя… Тогда мне сколько было, а? Шестнадцать с половиной. Заплакал, предатель, когда увидел, кто его накрыл. Поди, расстреляли. Скорей бы в атаку. Поведу взвод в штыки! Устроим им драпмарш без оглядки… Жалко, некому написать, как младший лейтенант Вилов в первом бою действовал. Жалко. Когда же рванем? Тринадцатый день как на фронте. Но вроде пахнет. Когда? Сводку-то читали вчера — что там? Белорусские и прибалтийские фронты гнут немецкую оборону, как подкову. А ты сиди да мамалыгу ешь. Надоело, однако…»