— Могу подтвердить, кто вы. Поручиться.
— Комендатура словам не верит. Мало кто чего наговорит.
— Какой же выход?
— Выход? Я же сказал — втереться в доверие и смешаться с солдатами. Тогда порядок, тогда перейдем.
— «Втереться», «смешаться». Что вы говорите? Сама все улажу с начальником переправы.
— Ну нет! Тогда нам не по пути. Мы с младшим лейтенантом отваливаем. Сидеть в кутузке, пока выяснят, что ты не верблюд, — спасибо! Где это он запропастился? — Петухов встал.
«Идти, так до конца вместе. Сама сорвала их…» Надежда Тихоновна смягчилась, отступила.
— Давайте подождем младшего лейтенанта.
— Где же он? — Петухов приподнялся на носках, высматривая Вилова, но где его разглядишь в темноте среди такого скопища, в котором все на одно лицо. — И зачем мы с вами связались?
По рядам прошлась команда: «Перекур! Десять минут!»— и колонна моментально развалилась, рассыпалась, хлынув на обочину дороги. Солдаты, не разбирая, повалились на мокрую траву — полежать, подложив под голову скатку, посидеть спина к спине, затянуться дымом «козьей ножки» с махрой — хотя бы «сорок» или «двадцать», прикорнуть (несколько минут да мои) – словом, пускай командиры разбираются, совещаются, улаживают, утрясают, а солдату над любыми правдами и неправдами урвать из суток хотя бы пять-шесть часов сна, иначе, будь он хоть двужильный, ему не выдержать, не вынести перегрузок, которые он обязан стерпеть.
Главстаршина Петухов опытным глазом сразу определил, что с утра солдаты отмерили не меньше сорока-пятидесяти вёрст – значит, командиры торопятся, значит, этого батальона где-то не хватает, поскольку ускоренное движение происходит в сторону венгерского фронта, стало быть, там жарко, даже, может быть, горячо. Он и сам выдохся изрядно. Свалиться бы на землю – дать гудящим ногам передышку, чтобы кровь из них отлила, так нет – тут эта офицер-баба, накачал черт заботу, хорохорится, подведет в два счета, если будешь «ловить мух». Задержат: «Откуда? Куда? Из какого госпиталя? Номер? Проверим», — сиди в каталажке на подозрении, бумажка улитой поползет в госпиталь, а там Непорожний. Припомнит. Взовьется. И пошла писать губерния. «Дело» заведут. Что Вилов — и комбат не спасет. «Под военный суд загремишь, Петя». Петухов испугался, что дето может обернуться таким манером — это на самый худой конец. «Береженого бог бережет. На кой задираться, когда кругом в дерьме. Тут не разевай рот — посапывай в две дырочки, сократись ниже травы. Тихо езжай — дальше будешь».
Как они опростоволосились с этим самодельным офицером. Кабы одна еще — куда ни шло, а то с мальцом, черт ее дери. Вон он, малец-то, ему что: упарился, укатало — заснул, ишь свернулся калачом, вояка, и хоть трава не расти, а ты, главстаршина Петухов, дрожи перед каждым сопляком в шинели, трясись, извивайся, как уж на вилке, чтобы тебя не изловили, как дезертира. И зачем она его потащила за собой? Баба, она и есть баба, с нее взятки гладки, даром что лейтенантские погоны нацепила — ума не прибавят. Непонятно с ней Петухову: не медичка, не банно-прачечный состав, не зенитчица — тогда кто же? Командир пехотной роты, пулеметной или артиллеристка? Штабистка-связистка? Не заменит же она своего мужика замполита лейтенанта Сидорова. Куда ей! Неужели поголовно выскребли мужиков и за баб и детей взялись? Вот это номер. Теперь офицеров пекут как блины. Шесть, а то и три месяца на ускоренных курсах — готов, следующий. «Где он там шляется? И чего застрял? Не влип бы. Наскочит по дурости».
Вилов наткнулся на певца неожиданно: запнулся жердину, чуть не упал, и его, удерживая, схватили за плечи чьи-то цепкие руки — боль стрельнула в спину, и он вскрикнул:
— О-й
— Держись за землю, браток. Ушибся?
— Чего лапаешь, как медведь? — Вилов осторожно растирал ладонью ноющее плечо.
— Ух ты, недотрога. Не я — пропахал бы носом. Отчею такой хлипкий — маменькин сынок?
— Плечо болит.
— Так иди к фельшеру, — посочувствовал солдат.
— Ты один такой умный? Был, ну, был — едва ушел, хотел остаться, да не догнали.
— Вот беда, Яким Кондратич. Не знал я, не знал, ты уж скости. Эх, Яким Кондратич.
Наконец, подняв глаза, Вилов увидел гармониста, который, растянув меха, так и остановил песню, прислушиваясь к незлобной перебранке.
— Баргузин?
— А чего, нравится? Могу повторить.
— Не земляк случайно? Я-то из Забайкалья. Витим-реку слыхал?
— Земляк, земляк! Ну, здорово, здорово. На, подержи. — Певец сунул вздохнувшую гармонь соседу и, придвинувшись, подал руку: — Здорово. Садись, выкладывай, Витим. Витим? Не слыхал, но, едрены елки, Забайкалье-то от меня рядом. Я-то иркутянин. Гора с горой не встречаются… Это же рядом! Земляк ты, настоящий, без подделки. Вот где довелось познакомиться. Я Иван, а тебя как?