Головы в окне исчезли, послышался неразборчивый разговор, потом показалась сначала белая култышка, затем голова стриженого.
— Давай кисет!
— Сперва ты!
— Убежишь, ворюга!
— Гад буду! — Петруха покосился на Андрея, поправился: — То ись чтоб глаза мои на лоб полезли. Вот тебе крест.
— На. — Из окна высунулась рука со свертком.
Схватив сверток, Петруха на ощупь через тряпицу угадал немецкий парабеллум и мгновенно засунул его за пазуху. — А патроны?
— Все там. Штук двадцать.
— Держи свою махру. Заработал. Дыми на здоровье да нас помни. Спасибо, браток, удружил. Теперь, Андрюха, к нам не подходи. Эй, братишка, еще не найдется? Еще бы одну такую пушку, а?
— Цыган. Тебя пусти на порог, ты на печь лезешь. Ребята, цыганит-то как ловко.
— Зачем оно вам, оружие? За вас же, черти полосатые, идем кровь проливать. Вы-то живы, нам на воде вилами писано. Не жадничайте.
— Хватит тебе. Цыган ты и есть. Погоди-ка, — белое полено исчезло, стриженая голова тоже, из окна снова донесся разговор. Затем показался стриженый. — Деньги есть? Русские.
— Да ты в уме ли? Откуда? От сырости, что ли?
— А то тут один артиллерист просит четыреста рублей. Старина. Слепой наводчик сорокапятки.
— Надо у мамы спросить. Я сбегаю, а дядя Петя? — Андрей приготовился сорваться, но Петухов взял его за рукав.
Кто высовывался в окно, засмеялись.
— С мамой едешь?
— Бабушку тоже прихватил?
— Ха, ха, ха.
— Пока внук в атаку ходит, она успеет носки связать. Козу тоже везешь? Как зачем? Шерсть с нее теребить.
Андрей стоял, ошарашенный жестокостью солдат, весь красный от стыда, и не знал, как себя повести: обругать их или убежать. Выручил Петухов.
— Ты сам салага, не знаешь — не зубоскаль. Ведь ничего не знаешь, помело. Он, — Петруха указал на Андрея, — сын нашего замполита батальона — убитого! И жена замполита — тоже едет на фронт. Оба! Жена и сын! Вы там нюни распустили — «мясорубка», «каша». У самого небось сердце в пятках. Ты — туда, — Петруха показал на восток, — а они, жена, ба-б-ба, и сын — т-туда, на запад. Царапнуло — и г-герой! Тоже мне! Уцелел и помалкивай, радуйся, хвастай на каждом перекрестке — рви на себе рубаху: «Я герой». Заткнись, «ерой». Пошли, Андрюха!
Дорогой Андрей спросил:
— Злые — почему, дядя Петя?
— Нервные. Без тормозов. Будешь нервным, — заключил Петухов и замолчал. Их уже искали.
— Товарищ Петухов! — набросилась на него Надежда Тихоновна.
Он как будто не расслышал, спросил (лучшая оборона — наступление):
— Где младший лейтенант? Ищем, ищем.
— Нечего искать. Товарищ Вилов побежал за вами. Где вы пропадали? Зачем ушли? Кто вам разрешил?
— Видал, Андрюха?! Я же виноват. У меня всю дорогу так: кто-нибудь да драит меня — не туда пошел, не так сказал, не тому вмазал.
— Мама, мы…
— Помолчи, негодный мальчишка! — И опять к Петухову: — Потеряли бы друг друга, разъехались бы — тогда что?
— А н-ничего! На фронте встретились бы. В батальоне Денщикова.
— Я вам запрещаю разговаривать со мной в таком тоне!
— Видал, Андрюха?! Все мне запрещают: н-нельзя говорить, нельзя выражаться. А дышать можно? — Главстаршина незаметно толкнул локтем Андрея, и тот понял — не выдавать, молчок насчет парабеллума и вообще, — заговорщически, якобы безразлично зыркнув на Петухова, опустил глаза.
— Мы, мама, видели убитых.
— Зачем, сынок, отлучаться без спроса? Так и разминуться недолго. Потеряем друг друга — тогда что? Я с ума сойду.
— Ну, мама…
— Не могу я больше.
— Надежда Тихоновна… — Петруха не знал, как быть, что придумать, чтобы эта баба, которая постоянно раздражала, сердила его своими выходками, утихомирилась и перестала трепать ему нервы. Но сейчас и зло брало, и жалко стало ее: ведь она мать, хотя и с офицерскими погонами, — куда ни кинь. Мать есть мать, против природы не попрешь. Вот навязалась!
— Бежит, — облегченно выдохнул Петухов, завидев Вилова.
— Давайте собираться, — примирительно сказала Надежда Тихоновна. — Мы сухой поек получили: сало, селедка, хлеб, тушенка — на два дня. Комендант обещал посадить в первый же эшелон, если будут места. Просила паек на всех — боится. Как услыхал: еще двое да без продаттестатов — замахал руками. Говорит, скорее с глаз долой, иначе ему влетит «на всю железку», если дойдет до начальства, что на станции болтаются военнослужащие без документов.