— Ни с места! — Часовой угрожающе шевельнул автоматом, закрытым полой плаща. — Встаньте к стенке, там не мочит. И ни с места!
Однако Петруху уже заело.
— А здорово ты насобачился рычать. Видать, сытый. Не жизнь — лафа. Так сто лет можно воевать. Чистишь начальству сапоги — потей, подшиваешь воротничок — потей, раздуваешь сапогом самовар — обливайся потом. Глядишь — медаль… за отвагу. «К стенке». Ишь как языком-то…
— Не твоего ума дело. Кому что на роду написано. Твою могилу не займу. Заткнись, пока не кликнул сержанта.
— Петухов! — повысил голос Вилов.
Главстаршина стремился, чтобы в любой перепалке (а он их «организовывал» можно сказать, из ничего, на голом месте) последнее слово, самое убийственное, оставалось за ним, и буркнул:
— Дождевой пузырь.
Часовой поперхнулся, словно в горле застряла рыбья кость, не нашелся, чем отбить выходку «язвы», промычал невнятное и отступил на шаг: мало ли чего выкинет этот бесконвойный, неизвестно что за тип.
— Ну, ты! Я тебе не теща — лаяться, — наконец проворчал Егоров.
— Ха, ха! Да… — Петухов вновь хотел было напуститься на часового.
— Петухов! — оборвал его Вилов.
Прислонившись к Андрею, главстаршина замолк. Теперь уж с обидой на младшего лейтенанта: «Тебе-то чего? Раскомандовался!»
В той стороне, где шел ночной бой, низкие провисшие тучи отсвечивали частые вспышки артиллерийской пальбы, огненные всплески рвавшихся снарядов, точно дрожащий свет молний пробегал по набрякшим дождем облакам, обнажая каждую прожилку. Грохот был близко. Удары батарей с обеих сторон то сливались в единый гром, то дробно раскатывались окрест.
Под крышей, с которой шумно стекали струйки воды, в застрехе, жалобно запищал воробей, и враз во все горло заголосили остальные: на чердаке разбойничал кот-бродяга. Попавший к нему на зубы воробей пискнул еще, и все— ночной разбойник, видать, принялся пожирать несчастного, в тревожный писк шел по всей длине крыши: чья очередь?
Андрей толкнул локтем Петухова, тот понимающе кивнул головой: «Голод не тетка».
Инструктор политотдела молодой капитан с квадратными черными усами под висячим рыхлым носом нетерпеливо перебирал документы Надежды Тихоновны — направление военкомата, офицерское удостоверение, партбилет, продовольственный аттестат, изредка кидал взгляд на лейтенанта в юбке. Затем сказал:
— Для проформы обычный вопрос: куда бы вы хотели? Вакансий в частях много, особенно в тех, которые ведут боевые действия — в дивизиях, полках, батальонах, потому что несем потери. Каждый день в донесениях: того политработника ранило, того убило. Туда, на передовую, не предлагаю. Одну минуту. — Капитан достал из кожаной полевой сумки потрепанную тетрадку, полистал: — Вот. Баннопрачечная команда армии. Оттуда убираем замполита, одного старшего лейтенанта. Проштрафился. Ведет себя как петух в курятнике. Нет, чтоб с одной. Ухлестывает за тремя одновременно. Решено уже — в пехоту перебрасываем. Ухажёра этого. Лучше не придумаешь — вы на его место. Там — сплошь женский персонал, ну, два-три старика солдата. С ними, с девушками-то, непросто. Война войной, а любовь крутить… Морока. Как взбесились за последнее время. Я анализировал причины: видят, чуют, что вот-вот победа, ну и плетут сети — домой-то охота с мужем-героем вернуться. Одна что удумала — самовольно сбежала в стрелковую роту со старшиной. Разброд, шатания. — «Ты, доложу я, красивая — репеек».
— У меня другие обстоятельства.
— Интересно, какие? — И, не ожидая ответа, пошел жестче. «С такими иначе нельзя»: — Забудьте гражданские замашки. Вас направили в распоряжение нашего политотдела. Куда мы вас назначим, это уж предоставьте нам знать. — «Тебе же некогда, а ты разводишь с ней тары-бары». — Не в пехоту же, не в окопы! В первом бою убьют.
— Прошу направить в триста четвертую стрелковую дивизию, в двести сорок седьмой пехотный полк, в батальон, в котором воевал мой муж замполит лейтенант Сидоров. Я приехала его заменить, он погиб недавно в Бессарабии, в конце августа. Я ему обещала. Очень вас прошу. — «Неприятный, заскорузлый какой-то».
— Каждый просит о чем-нибудь. У всех какие-то обстоятельства. Без обстоятельств не бывает ни одного. И если бы мы шли на поводу личных желаний, что, сами посудите, получилось бы?
— У меня особые. Со мной сын-солдат, доброволец. Я — тоже. Сын хочет в батальон отца. Как ему отказать в этом? Юноша он еще, мальчик. Он будет у меня на глазах, под присмотром. — «Ну, чего меня мучаешь, чего из меня вытягиваешь?» — Со мной младший лейтенант Вилов, солдат Петухов — оба из того же батальона, знали замполита Сидорова, возвращаются из госпиталя. Неужели нельзя уважить просьбу — желание четверых, тем более что двое из них будут сыну поддержкой на первых порах, пока он не обвыкнет. Мы не требуем…