Как только Сорокаустов уловил, что огонь вражеский батарей пошел на убыль, сразу принялся действовать. На тренированное чутье подсказывало: немцы прорвались к поселку, и надо молнией в штаб, к Ефремову.
— Михаил, проверь — «бобик» цел? Заводи! К командарму. Капитан, остаешься здесь — спасай хозяйство и раненых, раненых — всех разыщи! Вы с ним, — бросил Сорокаустов Надежде Тихоновне. — Вилов и вы оба — со мной.
— Товарищ полковник, «бобик» на ходу, — доложи спрыгнувший в щель водитель Михаил. — Переждем малость? Лупит-то…
— Я тебе пережду! — Полковник вылез из окопа и быстрым шагом направился к «бобику», так что остальным пришлось перегонять его коротким броском.
…Из четырех домов, занятых штабом армии, наполовину уцелел один, и, когда «бобик» начальника политотдела, объезжая завалы, подпрыгивая на ухабах и камнях, все-таки добрался до места, там уже шла работа: в темноте сновали люди, то тут, то там светили фонарики-жучки, раздавались стоны, команды.
— Встаньте вон там, у стены, ждите, — бросил Сорокаустов водителю и, на ходу выпрыгнув из машины, побежал разыскивать командарма Ефремова. «Жив ли?»
Не успел Миша-шофер заглушить двигатель, как полковник вернулся, хлопнул дверцей:
— Назад! Через дамбу и — к Федоровскому. Напрямик — немцы!
— Что, окружены, товарищ полковник? — с тревогой спросил Миша.
— Чего мелешь? Прорвались они. Может, группа. Может, больше. Не стучи зубами! Гони!
Дамба кончилась, и «бобик» встал.
— Куда, товарищ полковник?
— Осмотреться надо.
Километрах в трех отсюда, в серой мгле, там, куда надо было, — не кучно, очагами вспышки, ружейно-автоматный перестук, надсадный рев моторов. Рассчитывая на худшее, Сорокаустов подумал: видать, прорвались танки с пехотой, и, пользуясь темнотой и замешательством сбитых частей, усиливают нажим. Яркие вспышки танковых орудий обозначили их линию наступления: она проходила дугой, вогнутой в сторону противника, а в ее основании большое село, контуры которого проступали из редеющих сумерек. «Охватывают с флангов. Чей это полк? Брагина?»
Командарм Ефремов, в блиндаже которого полчаса назад полковник был, вел себя так, будто ничего серьезно-опасного не происходит. Генерал-полковник не удивился появлению Сорокаустова, словно ждал его с минуты на минуту, и, когда начполит подошел к столу, за которым тот сидел, читая какие-то бумаги, Ефремов, поздоровавшись, будничным, «рабочим» голосом сказал:
— Арсентий Давыдович, поезжай, дорогой, к Федоровскому. Два его полка отходят, третий, похоже, окружен — связи нет, а может, он преувеличивает: ночь, неразбериха. Хуже нет неясности. От суеты до паники и шага нет. Вот где они прорвались. — показал Ефремов на карте. — Найдешь?
— Найду. Днем я был у него.
— Охрана есть?
— Да.
— Твое хозяйство сильно побило?
Думаю, раскидало. Оставил капитана разобраться и навести порядок. Остальные подчистую — в дивизиях.
— Будь, дорогой, осторожен: их разведка да и просочившиеся группы кругом шарят. Слоеный пирог получился. С богом, Арсентий Давыдыч!
Всматриваясь туда, где шел бой, Сорокаустов мельком вспомнил предостережение командарма насчет осторожности: вражеская пехота небольшими группами вполне могла проникнуть сквозь наши неплотные боевые порядки. И еще он знал — можно напороться и на немцев, переодетых в нашу форму, или на власовцев, пять дней назад появившихся в полосе действия армии. «Еще проскочить немного? Прямо по полю?»
— Туда! Газуй!
Миша-шофер пробурчал что-то себе под нос, с опаской поглядывая «туда», и рванул машину вперед, по кочкам, ухабам и грязным лужам, разбрызгивая земляную жижицу в обе стороны. «Бобик» мотало и трясло, «пассажиров» бросало взад-вперед, подкидывало, и они, хватаясь друг за друга, ударялись головой о перекладины. Но молчали, напряженные, сосредоточенные на неизвестном — что будет дальше? Где они окажутся через несколько минут?
Не проехали двухсот метров, как «бобик» прочно застрял, упершись передними колесами в стенку глубокой канавы, наполненной водой.