— Акрам! — хрипло закричал Лосев.
— А, Лось, чего тебе? Хазер. Бегу. — Подбежал, оглядел окоп, увидел большую лопату, глаза загорелись:
— Лось, ты хитрый бабай, где взял? Тебе помогать?
— Не-е. У меня готово.
— Чего звал, бабай? Страшно?
— Страшно, Акрам. Отчего — сам не пойму. Отвык, что ли? Как-то не по себе.
— Лось, у меня тоже здесь, — Акрам показал на грудь, — з-з-з-з… Башка много думает. Писарь дело плохой знает, Яцук. Беда с ним. Кричишь — делает, молчишь — сидит, брюхо щупает. К фельшеру, говорит, надо, таблетки глотать, брюхо, говорит, больно, терпеть нельзя.
— Хлебнешь ты с ним, Акрам. Он — как пеша вошь. Просится, говоришь? Стало быть, заваруха будет страшная.
— Какое дело? — не понял Акрам.
— Стало быть, жареным запахло. Такой народ, как! Яцук, загодя чует и, вот увидишь, улизнет в санроту. Нажрется белены какой-нибудь и улизнет, вот увидишь. Так что подбери, Акрам, другого, а то в момент останешься один. Такие чуют паленое за два дня. Никто не знает, даже командир роты, а они знают — будет каша — и утекают. Флюгеры. Чего это я разболтался, как пономарь. Вилова помнишь?
— А как же! Вил — помню, — вздохнул Акрам. — Жалко. — Помолчал, встрепенулся: — Давай лопату. — И спрыгнул в ячейку. — Ай, ай, нехорошо — копал мало. Танк пойдет — где спрятаться будешь? Не окоп у тебя — яма.
— Задыхаюсь, Акрам. — Помолчал. Вздохнул: — Силы убывают. Со дна уж черпаю.
— Жить надоело, да? Акрам за тебя воевать должен, да? Вали — Акрамка крепкий, выдержит, да? Видишь? — Давлетшин показал на ровное поле перед позицией, — Как стол. Видишь наши пушки? Думай старой башкой — танки пойдут. Тогда прощай, Лось. Пиши — пропал Лось-абзы. Хочешь?
— Что ты, что ты, Акрам! Не дай бог! Так и скажи. Сам дурак — аллах не поможет.
— Сам знаю… Акрам, смотри, как Румынию-то проскочили. Любо-дорого. Думал, не догоним фрица. Думал, с полдороги завернут домой. Не вышло. Почему мадьяры не сдаются? Почему не делают революцию против захребетников? Примкнули бы к нам. И все — по домам.
— Тут, — обвел Акрам рукой, показывая страну, — тут, бабай, много буржуев, баев по-нашему. Больше, чем в Румынии. Ты своими глазами видел, какие бедные румыны. Здесь, — он снова показал рукой, — большая драка будет. Не пускают народ. Назад ташшат народ. Гитлер-шайтан ошибку дал в Румынии, ушами хлопал, теперь — во! — Давлетшин показал кулак. — Так шайтан держит Венгрию.
«Грамотный однако. Как шпарит. И все складно», — подивился рассудительности пулеметчика Лосев.
— …Гляди, гляди! — Лосев показал глазами на опушку позади наших окопов. Видно было, как засуетились артиллеристы. — Неужели снимаются? Сматывают удочки? Как же мы? Бросают нас?
— Не-ет. Стрелять будут.
Не успел Лосев чертыхнуться, а Давлетшин сообразить, в чем дело, как прибежал Мышкин.
— Кончай!
Акрам сорвался с места и понесся к своему окопу.
— Яцук, Яцук! — донеслось до Лосева, и он понял, что самозваный ротный писарь, определенный вторым номером к пулеметчику Давлетшину, сбежал в санроту — или вправду от страху занедужил медвежьей болезнью, или нарочно объелся лебедой, чтобы прокантоваться, выждать в санроте, пока идет, как говорил Яцук, «соприкосновение с противником», поди разберись.
Ночью батальон снова занял брошенные с вечера окопы и углубил их. Первая рота пыталась, пользуясь темнотой, проникнуть к крайним домам, но не удалось: немцы беспрерывно обстреливали из минометов поле перед поселком, освещали его ракетами. Обстрел позиций батальона усилился.
Мышкин сидел в мелком окопчике позади роты, ближе к правому флангу. Ему было приказано поднять роту, но у него не вышло: как только вскакивали несколько человек двоих-троих тут же убивало или ранило, остальные, кто выполз из своих ячеек, вновь возвращались и ныряли в них. Еще хорошо, что в какой-то промежуток времени выпало окопаться (немцы или прозевали, или, связанные сопротивлением окруженного в поселке нашего подразделения, не могли остановить батальон на дальняя подступах), иначе убитых и раненых было бы куда больше.
Наша артиллерия гвоздила то окраину, то западную часть поселка, откуда ей отвечали немецкие батареи, злобная дуэль не ослабевала и с наступлением темноты. Пошли в ход осветительные ракеты… Две парные желтые ракеты полого прочертили в нашем ближнем тылу — это вражеские лазутчики указывали своим наблюдателям позиции наших батарей и скопления пехоты. Еще две желтые в том направлении. Там, в глубине поселка, веером взметнулась пачка красных ракет — сигналили, указывая, где окруженные находятся и куда бить. Там еще шел бой: урчали моторы, бухали взрывы, взметывались языки огня. Судя по звукам, танков и самоходок было немного, на улицах и среди домов они были стеснены, негде развернуться, и это спасало обороняющихся. Пока… Наших танкистов не видно было. Правда, за лесом, что черной стеной тянулся поодаль слева от поселка, урчали моторы, но земля не гудела — значит, подошли, но мало. Может, три, может, четыре, так определял Маслий и заорал: