— Танки идут! Наши?
Артиллерии нашей тоже было не густо, и она еле сдерживала мощный огонь вражеских батарей. И то ладно. И за то спасибо пушкарям от пехоты, иначе бы весь боекомплект немцы выпустили по ротам, окопавшимся кое-как. Денщиков весь изозлился, каждые полчаса вызывал к себе на опушку командиров рот, матерился прямо с дерева, с которого не слезал и ночью. К Мышкину спрыгнул как рысь, спружинив на ногах:
— Ты мне что баланду разводишь?! Интеллигент несчастный!
— Огонь зверский. Лупит! Подсвечивает и лупит! («Видали мы таких»). Уже двадцать два человека потерял. Так всю роту выбьет. Новички же, чего из них выжмешь?
— Из тебя выжму! Жалельщик! Шкуру свою бережешь, а не солдат! Поднимай роту! Да перебежками, а не гуртом! Там наши окружены! Приказываю! Бегом — арш!
— Есть!
В сумерках капитан надеялся ворваться в селение, завязать ближний бой, зацепиться за дома и развалины, а там по обстановке. Сорвалось. Срывается. Этот Мышкин, сукин сын. Нет, он, Денщиков, не будет за него воевать. Хочет за чужую спину шатнуться, уцелеть. Не выйдет.
А самого подмывало побежать в роту Мышкина и показать этому хлюпику, как надо… «Но сколько можно подставлять свой лоб под пули?» И поразился этой вдруг выскочившей наружу мысли. «Чего с тобой, Иван? Или струхнул?.. Не обвык после отдыха, нервишки и заиграли. Хреновы твои дела».
Эти мысли, уколов самолюбие, промелькнули, но осталась горечь, досада, и не было собранности, бесшабашной решительности, как прежде. При свете ракет, что выкидывали немцы навстречу залегшему батальону, при вспышках взрывов мин, при отсветах пожаров Денщиков различал брустверы окопов, видел, как Мышкин, согнувшись в три погибели, перебегал от ячейки к ячейке, где по-пластунски, где на четвереньках добирался. Наконец, с десяток солдат, выбравшись из своих нор, перебежками двинулись вперед. «И все?» На первых же полсотни шагах их осталось двое. «Снайпер?» Не должно. Темновато. Пулемет. Конечно, он. Где-то с близкой дистанции жарит, прицельно бьет, под нулевку режет. «Пристрелялся, гад, еще днем». Вот один солдат на бегу вздрогнул, дернулся (пуля!), но его, уже сшибленного, пронесло по ходу еще несколько метров — упал, застыл. «Намертво бьет, собака». Ага, вот и они, Давлетшин со стариком Лосевым. Завалились обратно в окоп.
Капитан всмотрелся в полосу атаки соседнего полка: и там цепи лежат. У немцев в двух огородах пылают копны сена, и поле, на котором лежит его батальон, светится кровавым, словно при закате солнца накануне ветреного дня. Как на сцене — все видно: бей на выбор, коси под нуль. Нет, не поднять батальон навстречу яркому свету. Поднять-то он, Денщиков, поднял бы, пожалуй, да сколько поляжет людей.
— Связные рот, прекратить атаку! Зарывайся!
Трое связных неохотно высунулись из мелкого окопа, вырытого среди густых кустов, и их тени замелькали на фоне горящих копен сена.
Если бы не Лосев, вечно подозревавший вокруг себя подвохи и обманы, ожидающий каверзы, коварство отовсюду, неизвестно как бы обернулось дело. Пока курили, то да се, рота уж снялась, и они с Акрамом, выждав промежуток между ракетами, сперва неторопливо перебегали по очереди, потом, пригнувшись, пошли рядом. И вдруг приглушенный крик сзади, жалобный, со слезой в голосе:
— Братцы, помогите! Ребята, сюда, сюда. Братцы…
Акрам повернул было на стон, но Лосев дернул его за рукав:
— Ложись-ка. Слышал? Али почудилось?
— Ага. Раненый в бурьяне, наверно.
Пули вроде перестали цвикать, шуршать и бить по веткам, и в этой прогалине шума, явственно и ближе, вновь раздалось:
— Братва, помогите.
Голос оттуда, где они вот только что прошли, никого там не было, кроме одного убитого, через которого они перешагнули. Неужели живой? Очнулся?..
— Посмотреть надо, — прошептал Акрам.
— Я те посмотрю! — Лосев испуганно уцепился за руку Акрама. — Не тот зовет. Тот в голову — пулей, навылет. Сам видел. Немец это. Хрицы. Разведка шарит.
— А-а-а…
— Молчок. — Лосев быстро приподнялся и снова присел. — Вон там. Че-то маячит, шевелится. Слышь, Акрам, не уйти нам. Застукали, а, может, и путь отрезали. Че делать, че делать?
Лосеву стало страшно. Довоевать до конца сорок четвертого, притопать вон куда — аж в Венгрию, и чтобы прямо в лапы? Из каких заварух выходил, бывало, а тут… Пленных «они» сейчас не берут, вконец озверели. Говорили, в соседнем полку поймали двадцать четыре человека — перерезали, раненых добили. Ежели уж захватят, то как «языка», а потом — в овраг, как падаль…