— Обманывать надо. — Акрам дотянулся до уха Лосева: — Проверять надо. Лось, стрельни куда попало. Молчать будут, скажи «сейчас». Я отбегу. Что будет, а? Начнут стрелять, из «дегтяря» дам. Хорошо дам.
— Лучше вместе. Никуда не бегай, — стал упрашивать Лосев.
— Давай так, давай так. Вместе, Лось, вместе, а как же…
Не целясь, Лосев выстрелил. И сразу ему ответили три автомата, но пули ушли вбок и выше: фрицы били наугад, не зная точно, где притаились два рус Ивана. Акрам выпустил по вспышкам длинную очередь, и оба метнулись не напрямик к опушке, а резко вправо, делая крюк.
— Ничо. — Лосев, согнувшись почти пополам, задыхался от быстрого бега. — На пулемет не полезут. Дай руку. Руку!
— Хватай ремень. На, на! Давай, давай! Пошевелись.
На левом фланге дивизии Федоровского, за дамбой, шел ночной бой. Противник крупными силами атаковал в стык двух дивизий и, смяв боевые порядки пехоты и артиллерии, начал продвигаться на северо-восток, охватывая 304-ю дивизию с фланга. Полк Брагина, над которым нависла угроза окружения, начал отходить, так и не выполнив приказа прорваться в поселок и деблокировать отрезанную там нашу часть.
Денщиковский батальон, снявшись с позиции, отошел в лесок и остановился, чтобы привести себя в порядок: капитан дал ротам час времени — отправить всех раненых, что лежали на сырой земле, в темени, посчитать живых, переобуться, осмотреть и прибрать оружие, пополнить патроны, гранаты и накормить солдат.
Младший лейтенант Мышкин носился между ротными повозками, ковырялся в телегах, покрикивал на старшину Гриценко:
— Какого черта! А еще где повозка, с вороным?
— Убило, товарищ младший лейтенант. — «Так я тебе и открылся, чтоб тебя раздуло».
— Когда? Чего ты мелешь? Сам видел.
— Вы как поглядели на воронка, так потом его и вдарило.
— Где?
— Вот тама, в распадке, — показал Гриценко в сторону немцев. «Иди проверь».
— Ну гляди, чертов сын: с огнем играешь.
— Ага. — «Куда он, паршивец, убежал? Такие крепкие поводья, и оборвал, вот скотина».
— Лишнее, тряпки и прочее — к чертовой матери! Выкидывай!
— Ясное дело. А немчура нас не нагонит?
Повозки одна за другой, тарахтя, выносились на просеку, скрывались.
…Получив четыре банки тушенки на себя и на Лосева, Давлетшин вернулся, подложил под голову «сидор», обнял обеими руками «Дегтярева». Затих, закрыл глаза. Вспомнил, сказал:
— Потом пожрем. Ага?
— Угу, — промычал Лосев, одним ухом стороживший наружные звуки.
О чем болтать? Все предельно понятно — прикорнуть, подремать, а если подвезет — уснуть по-настоящему. Повозился, прилаживая костлявый бок к неровностям земли, прижался к Акрамовой широкой, как печка, спине и тоже ушел на дно тихого омута, не оставив на дежурстве и пол-уха, потому что кругом была рота, батальон, кругом выставлены сторожевые посты, да и, наверно, разведка отправилась прочесывать, высматривать, прослушивать окрестности. Так что спи, Захар Никифорович, лови сон, накидывай его в суму свою. Хоть часок, да твой. И то дело, бо-ольшое дело. Гром боя — не помеха, привык. Да и надо доспать. Надо позарез.
И Лосев, и Давлетшин глубоко приняли в себя неписаный фронтовой закон: в сутки любой ценой накопить четыре-пять часов сна, самое малое, а то не потянешь, выдохнешься быстро, и тебе амба, и ты не солдат, а мочало на заборе. И они набирают эти часы — по крохам. Курица тоже по зернышку клюет, а к вечеру сыта бывает. Копят по пять, по десять минут, иногда по полчаса, реже часок удается, как сейчас, — смотря по обстановке, смотря на течение событий и дел: переходы ли, короткие остановки, вынужденный ли простой; когда командиры выясняют, совещаются, или когда взводного, ротного ли потребует комбат; в ожидании кого-то, чего-то, да мало ли по каким причинам происходят задержки, осечка, просто путаница и неразбериха. И всегда удивительно солдату: когда же офицеры-то спят? Ведь постоянно, день и ночь, на ногах, в заботах, словно белки в колесах. Нет, уж лучше быть рядовым и отвечать только за себя. Приказали за час прибрать себя, «пообедать» и наладить оружие — сделай за пять минут: лучше, если оружие всегда готово (блюди его на ходу, между делом, не запускай), пожрать можно стоя (конечно, шутка: больше влезет), а чтобы переобуться, перевернуть портянки — несколько секунд. Сколь затратил минут? Остальные пятьдесят пять твои, законные-сонные. Мышкин разбудит.
Охотно соблюдал раньше этот солдатский закон и Микола Маслий. Недавно назначенный командиром отделения, он с первых дней пожалел, что «схватил голый крючок, без наживки». Хотя кто отказался бы от такой чести, от старшинства, от признания твоих заслуг и способности повелевать и распоряжаться целым отделением. Взялся за гуж… Маслин чаще прежнего подкручивал кончики своих рыжих чапаевских усов: теперь попробуй сам никогда не ошибаться, все делать правильно, разумно, отвечать за каждого балбеса, у которого насчет солдатской жизни В голове сумерки. И чтоб все были невредимы, убережены и набили целую кучу фрицев. Троих уж убило, по-глупому: во весь рост потащили раненого, и снайпер уложил и добил. Привязался Мышкин, замахал руками: