Колонна собралась и возобновила движение, но, как только голова ее высунулась из леса, по ней ударила пушка, замаскированная в кустах возле шоссе. Несколько человек упали, срезанные осколками. С досады Денщиков огрел кобылу плеткой — и к пушкарям. Снаряды ложились под углом к просеке, солдаты рассредоточились, залегли, лишь возницы, свернув с колеи, застряли в кустах и среди деревьев. Лес усиливал взрывы. Казалось, не одна пушка, а целая батарея ведет огонь. Но комбат сам видел — одно орудие. Два отделения, посланные в обход орудия с флангов, чтобы уничтожить прислугу пушки, когда еще доберутся, и Денщиков, почесав затылок, соскочил с лошади. Через минуту, стоя на подножке студебеккера с орудием на прицепе, Денщиков продирался сквозь подлесок на опушку: ударить, разнести к чертовой бабушке позиции немецкой пушки. Однако, хотя и в сторонке высунулся студебеккер из кустов, немецкий снаряд угодил под правое колесо. Капитан рухнул наземь.
И вот сейчас, в обороне, бывший денщиковский батальон, состоящий уже из двух рот, занимал позиции в два половиной километра по фронту. Вернее, не занимал, а отвечал за то, чтобы здесь немец «не прошел».
Вилов сидел в блиндаже и собирал немецкий трофейный МГ. И не мог сосредоточиться. Сбивали посторонние мысли о комбате, мешала память об увиденном в этим селении, развалины которого виднелись в тылу роты. И те двое то и дело представали перед глазами, их голоса.
На площади тогда сидели недолго. Их поднял крик:
— Комбата убили!
Еще не веря своим ушам, Вилов пошел искать Денщикова, живого или мертвого. Сперва он в центре площади остановился возле нашей 76-миллиметровой пушки, раздавленной танком. Она была сплющена, станины разодраны, и ствол прижат к земле. Видимо, на нее напал «тигр»; с ходу перевернул, протащил впереди гусениц и лишь потом подмял под себя. Три артиллериста лежали в немыслимых позах. «Не сдались». Один сжимал в руке некинутую гранату, и Вилов, отстранив Давлетшина, Петухова и Андрея, разглядел: чека у гранаты выдернута, стоит тронуть мертвого, и — ахнет. Прикинул в уме, решил: расстрелять ее. Отошел за машину, дал очередь — взорвалась. «Прости, браток», — мысленно сказал он мертвому артиллеристу. Тому оторвало руку по самый локоть, осколки изрешетили грудь, лицо, но крови не было — уже вытекла, Голова, потеряв равновесие, качнулась, упала на камни, словно мертвый кивнул: дескать, живите, ребята.
Перед палисадами трех домов они увидели сожженную санитарную машину, повозки с набросанным как попало имуществом — здесь был вырезан наш санбат и все раненые. Стояло перед глазами: молодая девушка, голова свесилась с телеги, и ветер перебирал пряди волос.
Крик из-за угла:
— Ребята, сюда! Все — сюда!
То оказался человек в нижнем белье. Стоя над трупом немецкого офицера, он выкрикивал:
Идут за днями дни бессменной чередой,
И узкою стезей к могиле всяк спешит…
— Это он гнался за мной. Данилку убил, а меня…
Куда? Не расходиться! Вы поняли, вы поняли? Я это понял там — на чердаке, в соломе, где шуршат мыши. Все тихо, тихо. И на рассвете зарождается жизнь. И с первой секунды устремляется к своей смерти.
Этот офицер ли, солдат ли, сошедший с ума, кожа да кости, сейчас стоял перед глазами. Отложив МГ, Вилов собрался прилечь на нары, но за плащ-палаткой, служившей дверью, послышались шаги, и в землянку вошла… Надежда Тихоновна. Сзади стояли Петруха с Андреем
— Здравствуйте, младший лейтенант Вилов, — сказала она. — Живы все, мои милые. Сердце надселось.
— Садитесь вот сюда. — Вилов пододвинул ей чурбак — А я пришла с доброй вестью, Матвей Иваныч.
— Вас наградили, Красная Звезда.
— Рядовой Сидоров, как себя ведешь? Стыдно, Андрей. — Ма-ама.
— Не буду больше. Как договорились: при посторонних — рядовой Сидоров. Но ведь Матвей Иваныч не чужой.
— Когда? Как вы узнали? — Щеки Вилова зардели.
— Читала приказ. Полковник Сорокаустов просил поздравить от своего имени. И шлет привет.
— А Лосева, Давлетшина, Маслия?
— Минуточку. — Надежда Тихоновна достала из полевой сумки листок, прочитала:
— Лосев — медаль «За боевые заслуги», Маслий, Давлетшин — «За отвагу».
— Все на виду, — сказал Вилов. — Людей мало. В моей роте, Надежда Тихоновна, семьдесят человек. В батальоне две роты. Спасибо пушкарям — пристрелялись, а то бы они нас смяли. Минометы ихние свирепствуют. Вы надолго?