— На два дня, — ответила Надежда Тихоновна. Она знала о приказе: завтра дивизия переходит в наступление, но промолчала — через час офицеры узнают о нем от командира батальона Ралько.
— Мы их тут потеснили. Наши окопы были там, на косогоре. Потом мы отошли сюда, на гребень. Но они не заняли наши траншеи — близко больно, опасаются.
Он с облегчением вздохнул, когда вошли Маслий, Давлетшин и сзади Лосев.
— Здравия желаю! — гаркнул Маслий…
Тесно в землянке, душно.
— За комбата! За медали? — тихо сказал Вилов.
— За Звезду, — добавил Давлетшин.
Впервые за свою жизнь Вилов выпил наркомовские сто граммов — пять столовых ложек. Задохнулся, закашлялся. Лосев пригубил, отдал остатки Маслию — тот набрал больше половины оловянной кружки: норму Андрея, которому мать не позволила, да еще при дележке плеснул себе «на глазок».
— Ты, ротный, всыпь этому Гриценке. Что делает, а? — ночью в траншею бросил мешок с сухим пайком и в тыл. — пожаловался Маслий.
— Яцук это был. Сам видел, как пятки сверкали, — ответил Петухов. — Вилов, то есть товарищ младший лейтенант, дай мне его на выучку…
Лосев сиял. Живой, медали нет — не беда: потом получит, зато можно попросить Матвейку написать домой — награжден, елки-палки! Вообще эти дни прошли неплохо. Довел пленного «хрица». Комбат («Царство ему небесное») пожалел — откомандировал на сутки в хозвзвод. Душу выправил. Догнал своих. Живой остался. Чего еще, какого рожна?.. Пушки в тыл подвозят. «Катюши» (сам видел) притаились в лесу, заваленные ветками. Налаживается война-то… Кашель только, язви его, колотит, все горло ободрал. А так — норма, даже выше среднего.
— Будь я рядом, комбата не убили бы… Не перебивай, — горячился Маслий. — А что?
— Э, Масло! Себя больно любишь. Хвалишь себя. Злой ты, вредный.
— Нет, друг Акрам, я добрый. Был. Спроси старика Лосева.
— Зачем — спроси. Сам знаю — давай второй номер. Лось не может. Ты же добрый. А, попался…
Надежда Тихоновна, прислонив к себе Андрея, задумчиво, вполуха слушала разговор Маслия с Давлетшиным, и Андрей, забывшись, приник к матери, затаился — глядел на живых героев, награжденных медалями, не мог взять в ; толк: такие простые, старик Лосев даже смешной, несуразный, а совершили. Вот это да! Как совершили?
Шел четвертый день, как 46-я армия атаковала противника. Но, несмотря на мощные удары нашей авиации, жестоко бомбившей и арьергарды, и ближайшие тылы отходящих немецких и венгерских войск, несмотря на круглосуточную работу артиллерии всех калибров, разметывающей, казалось, вдребезги опорные пункты обороняющихся, перемешивающей с землей все их укрепления и живую силу, армия продвигалась медленно.
На второй день подорвался на мине Маслий. Хотел собрать взвод, рассыпавшийся по дворам, — на губной гармошке заиграл свою «Калинку», задрав голову, и «Калинка» оборвалась на самой высокой ноте: запнулся о проволоку в траве и… умер в санбате, не приходя в сознание. В санбате же оказался и пулеметчик Давлетшин с простреленным левым легким. Он выживет, раз попал к докторам. Спас его, засыпанного взрывом тяжелого снаряда, Лосев, захвативший немецкую лошадь, запряженную в исправную повозку. Акрама и еще троих легкораненых довез до санбата. Начальник санбата майор приказал ему остаться санитаром — временно, а когда Лосев упомянул комроты, который «будет лаяться», майор сказал:
— Наплевать мне на вашего ротного. Вот с ним, — и показал на здоровяка в грязном фартуке, — он старший.
Здоровяк старался изо всех сил, и к вечеру Лосев сбился с ног, выбился из сил. Только присели передохнуть, майор (как будто следил) выглянул из-за двери, ядовито-ласково сказал, обращаясь к здоровяку:
— В пехоту пошлю.
Здоровяк вскочил — и на Лосева, чтобы слышал майор:
— Чего расселся?! Живо загремишь!
— Ты, паря, прикуси-ка язык.
— Бери носилки. Он еще огрызается!
— До ветру хочу.
Лосев, оправляясь по легкому, уловил тихий, совсем мирный дурашливый разговор.
— Как, говоришь, заводится? А ты меня спроси: три года до войны, считай, да с сорок, второго на фронте — и все за баранкой. Искрой, конечно.
— Это как же?
— Крутанешь стартер, искра-то зародится. Крадэтся, крадэтся, да як шваркнет! И завертухалось.
— Неужели? Ну, и башка у тебя.
— У нас вся семья такая, техническая. Ну, шо, будем проситься или подремлем?
«Легкораненые. Радуются», — подумал Лосев.
Привезли новых раненых на трех повозках, и Лосев побежал смотреть, нет ли кого из своих. Возле повозок сгрудились, не зная куда и что, человек двадцать ходячих, пришедших своим ходом. Вилова Лосев узнал издали. Узнал по шинели бывшего парторга батальона Сидорова, которой Вилов был глухо, с головой, накрыт, — тусклые лейтенантские полевые погоны, надорванный отворот, обгорелая пола.