— Засыпемся. Милое дело — один. Тихо — мышь не услышит. Вдвоем шуму много. Схватят. Боюсь я за тебя, лейтенант.
— Ты давай не того! Вместе пойдем.
«Да, энтот что бык. Вонзит рога в стену и сам не выдернет». Маслий теребил свой ус.
— Не пущу. И никто… хоть к генералу.
— Чого робить — семи смертям не бывать…
— Будь тут, а я к ротному. Не получится — к комбату.
Старший лейтенант Северов, выслушав Вилова, сузил свои серые глазки, долго шевелил толстыми губами, будто жевал, размалывая во рту горькую табачину. Отчужденный взгляд старшого, направленный на Матвея, не задерживался, а проходил сквозь, и от ощущения непричастности этого взгляда к нему, командиру взвода, Вилов стушевался. Северов, по-видимому, и ждал такой реакции, заговорил:
— Если не вернетесь? И почему, собственно, именно с Маслием? С прошлым его знакомы? Вижу, нет! И я нет.
— Что же… значит…
— Ах, вон вы как! Имейте в виду, товарищ младший…
— Тогда разрешите обратиться к командиру батальона?
— По уставу вам дано право. Если капитан Денщиков возьмет на себя всю тяжесть ответственности за возможные последствия, — я умываю руки. Лично как командир роты и партиец — я категорически против… Мой долг вас остеречь. О Маслии наведу справки, а вот Лосев у меня на заметке: три дня находился в плену. Это было… взглянем.. — Северов достал крошечный блокнотик, полистал. — В прошлом году под Харьковом. Утверждает, что сбежал. Темна вода в облацех.
— Как попал?
— В плен сдаются, а не попадают. Если бы он отстаивал свою позицию до последней капли крови, о плене не было бы и речи. Мною была оформлена папка — личное дело Лосева, однако капитан Денщиков санкционировал прекращение дальнейшего движения бумаг. Папка им изъята у меня. Далее, Лосев уже в вашу бытность, будучи в секрете, бросил на произвол неопытного красноармейца Фазылова. Как вы знаете, капитан Денщиков снова спускает на тормозах. Вам, молодому командиру, небесполезно знать о приказе Верховного Главнокомандующего, где сказано о нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости. Случай с Лосевым — явная неустойчивость. А Маслий — пока неизвестность.
От капитана Денщикова, резкого в движениях, с плоским лицом, на котором примостился небольшой нос с заостренной раздвоенной вершинкой, шла легкая волна водочного духа. Скуластый уралец, не дослушав Вилова, вывалил:
— На ловца и зверь. «Язык» нужен позарез. С кем? С Маслием? Его и бери.
— Но командир роты…
Чуточку раскосые глаза Денщикова засветились изнутри, коричневые скулы порозовели, тонкие губы сжались плотнее.
— Знаю. Наизусть его легенды выучил. За Лосева получил сто первое серьезное предупреждение… Ленька! Буквоеда на провод!.. Алло! Тринадцатый? Ты опять за свое? А на кой ты дал Маслию оружие? Где ты одних гладеньких наберешься? Они ведь живые. Алло! С чистой анкетой? Нет таких… Ну, тогда объяви свою роту штрафной. Знаю, расторопность нужна при ловле блох. Где он? У тебя? Не перегибай палку, едрена-мать, а то получишь… Да не вздумай прыгать через мою голову. Хуже будет. Алло! Мне нечего терять: слесарь я! Пойми, непорочная душа, мы ему доверили автомат. Дай спокойно довоевать. Все, все, все!.. — Денщиков, вернув Леньке трубку, громко рассмеялся. — Припугнул для порядку. Решено! — Капитан потер руки и встал, хрустя портупеями, с самодельного стула, но блиндаж не стал теснее. Поджарый, перетянутый в девичьей талии ремнем, Денщиков ушел в себя, глядя в одну точку на земляной стене. Затем прищурил свои ореховые глаза, улыбнулся уголками губ:
— Значит, так. Никому — ни звука. Знают об этом я, ты и он. Все! Нет, еще трое — пулеметчик, сам подберешь кого надо, два сапера. Пулеметчик — для шума, чтоб отвлечь. Стрелки выдвинутся для страховки группы захвата. Всем проглотить языки, кто в курсе. Ни грамма отсебятины — голову оторву. Знаю. Был я майором, видишь — капитан теперь. Было дело… Да, минометчикам я сам скажу, когда, куда и сколько посадить «огурцов». Ну, дуй, зови своего Маслия! Ленька! — Он повернулся к телефонисту. — Есаяшвили — ко мне! И спеца по минам.
Как только темень уплотнилась, переодетые в немецкие мундиры, припасенные на всякий случай интендантским взводом по приказанию комбата, Вилов — обер-лейтенант, Маслий — солдат выбрались из траншеи вслед за двумя саперами.
Саперы прошлой ночью проделали проход в минном поле. Теперь они покажут его и прорежут лаз в проволочном заграждении.
Сначала шли в полный рост, а после нейтральной полосы — на четвереньках, изредка распластываясь на земле и прислушиваясь. Кобылки, одни кобылки заполнили металлическими струнными голосами эту ночь. Впереди Маслий. Где-то тут должна быть шелковица… Да, вот оно, это дерево. Теперь правее. Саперам надо чего-нибудь подарить: разминировать проход и проволоку подрезать, и чтобы ни звука — артисты, ничего не скажешь. Возле колючей проволоки Маслий дернул за веревку, другой конец которой был у Вилова, — решил передохнуть, осмотреться, прослушать «фрица» — не дышит ли где. Тут ему, пожалуй, нечего делать: крутовато, рус-Иван не полезет. «А мы полезем», — про себя ответил Маслий воображаемому фашисту.