— Жить надо строго, Матвей. Но как? — И читала из томика Льва Толстого: «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать и вечно бороться… А спокойствие — душевная подлость».
В ту ночь Матвейка ощутил, что отныне он в доме — хозяин, добытчик и защита матери и всей ее босоногой «бороне».
Где-то в этом месте должен быть пулемет — все время лупит, никак его не накроют: часто меняет позицию Днем — понятно, а ночью-то зачем ему кочевать? Где-то здесь…
Маслий нащупал приступок: оказалась ниша для стрельбы стоя. «Надо осмотреться. А вдруг в спину? Не должно. Скажу: «Доннер веттер», ослеплю фонариком и — в могилевскую губернию».
Темный коридор траншеи делал зигзаг. Высунувшись, Маслий посмотрел туда, куда уходил вал бруствера, контуры его угадывались на фоне мерцающего густой голубизной неба.
«Что там за кочка? Может, он, дежурный пулеметчик?» Кочка едва выступала над бруствером. Потом пропала «Вот ты где, милый. Пан или пропал!» Маслий дернул веревку два раза. Вилов понял: замри и, если что, — выручай.
Маслий шагнул — в груди екнуло, опустилось, противный озноб содрогнул тело. Разведчик подавил зевоту.
— Вер ист хиер?[1]
— Доннер веттер![2] — чужим голосом выдохнул Маслин, стремительно сделал три шага и — колющим — ударил пулеметчика, повернувшегося к нему всем корпусом. Ощупал. Вынул из френча бумажник и сунул себе в карман.
Карпов будто знал, когда надо дать длинную очередь. Правее, шагах в сорока от Маслия, за темным бугром (видимо, блиндаж), Карпову ответил, тоже длинной, немецкий пулемет.
«Быстрей — к бугру!» — И Маслий пополз.
«Блиндаж? Надо проверить». Пришлось снова вылезти на бруствер — холмик торчал в полусотне шагов сзади траншеи.
«Неужели с пустыми руками вернемся?» — пронеслось в голове, но Матвей помнил: терпение.
У бугра Маслий, как щупальцами, чутко обшаривал траву перед собой. Дал знать: выдвигайся, обследуй холмик. Матвей не дополз еще до вершины, как рука нащупала конец деревянной квадратной трубы, торчащей… «из блиндажа?». Подтянулся ближе и прислонился к отверстию ухом.
Тишина. Не утерпел — приподнялся на руках, заглянул внутрь. И уж не мог оторваться. Тусклый свет свечки. Низенький продолговатый столик, уставленный бутылками, остатками еды, стоял в углу. Трое спят на раскладушках, укрытые покрывалами. Висят мундиры, на одном виден крученый погон. «Офицерский». Подал сигнал: здесь!
Маслия как током ударило: «Часовой! Где-то у входа… Где? Может, им был тот пулеметчик, которого он снял? А если двое — и с другой стороны блиндажа, тот, что отвечал Карпову? Где же вход?» Легонько потянул за веревку: ко мне. Маслий сжал взводному плечо: страхуй, а я обследую. И двинулся.
По темному провалу Маслий угадал вход. Пологий срез земли. Прослушал — тихо. Приблизился к двери. И застыл. Возле нее, обняв автомат, на корточках спал часовой. «Не ждали!» Подозвал Вилова, кивнул в сторону часового и, сначала придвинув к лицу взводного кулак, легонько подтолкнул его в спину. Матвей дотронулся до горячей руки Маслия, пожал ее: будет все в порядке.
Подкравшись на расстояние верного прыжка, Вилов метнулся к часовому и ударил его ножом в левый открытый бок, как учил Маслий. Немец вздрогнул, словно обжегся, и, обмякнув, стал крениться. Маслий был уже рядом, схватил взводного за рукав — дескать, стой и гляди в оба, — а сам прислонился к дверному косяку как вкопанный. Он замер, оказавшись в блиндаже. Но инстинкт самосохранения бешено принуждал действовать, не теряя ни секунды иначе может случиться то, чего не угадаешь. Первого Маслий заколол так, что тело его только дернулось. Ко второму наклонился, запомнил черты лица: будущий мертвец, он еще дышал, и черная свисающая с белого лба кисточка волос колыхалась. То ли ему померещилось, что смерть стоит у изголовья, то ли душу обдало тоской по жизни — немец открыл глаза. Они так и остановились выпученными. Маслий шагнул к третьему, наклонился, готовый в любую секунду, если немец почует и проснется, оглушить его прикладом. «А ты будешь жить…» Голова Маслия лихорадочно работала. «Стукнуть по кумполу, потом кляп? Или разбудить, кляп в рот и стукнуть?» Решил: «Не рисковать». После удара в темя немец раздвинул челюсти, и Маслий глубоко всунул в его рот кляп — набитый тряпьем наглухо зашитый мешочек, смастеренный из полы солдатской шинели. Перевернул на спину, скрутил трофейным проводом руки. Удар получился как раз какой надо: через две-три минуты фашист придет в себя, и его можно будет транспортировать своим ходом. А пока… Подскочил к столику и растолкал по карманам бумаги, две бутылки. Обшарил карманы мундиров, и все, что попадалось под руку, прятал за пазуху.