Ракета взлетела вовремя, когда силы старого солдата в ожидания рокового, неминучего могли вот-вот пойти на убыль, а страх липко гулял по лопаткам, — тут она, ракета.
— Надо идти, язви его душу, — прошептал, и что-то потянуло его из траншеи наверх, какая-то сжатая едва не излома пружина начала разжиматься, чтобы выкинуть его на открытое место навстречу железной смерти, мечущейся в поисках ничем не провинившегося перед ней седого солдата.
Когда Лосев в увидел в дымной вышине красную ракету, он тяжело завозился, прокашлялся пересохшим горлом. Поправив каску, мысленно перекрестился, прошептал слова заклинания, вздохнул, повторил «Надо идти», — и полез на бруствер, держа винтовку выше, чтоб, не дай бог, в затвор или ствол не попала крошка земли. Сутулый, он встал с колен, глотнул воздуха полной грудью, вытер холодный пот со лба и, взяв штык наперевес, косолапя, торопливо засеменил за взводом по густой до пояса траве, отяжелевшей обильной белой росой, в туман, который Лосева скрыл до самых плеч, так что казалось, он пустился вплавь через тихий плес. И густо высыпавшая из окопов пехота тоже вся вошла в серую вату молочного тумана: видны были только головы да кое у кого, повыше, плечи, да кое-где жала штыков. Шла плотными, нестрогими, разорванными цепями, волна за волной.
Матвей понял, что наступил миг атаки, когда ракета еще не успела распуститься бордовым цветком в дыму, а лишь набирала высоту.
— Мама, я пошел! — Легко выбросив свое тело из окопа, ринулся было бегом, но, сообразив, что делать это еще рано, торопливо зашагал по высокой вязкой траве в зыбкий туман, к высоте, впереди своих солдат. Что они все пойдут за ним, он не сомневался, это разумелось само собой. Боковым зрением отметил: земля, дрожащая от ударов снарядов, выпускала из окопов, будто из своего чрева, солдат. Густо, словно муравьи, они, казалось, медленно поднимались за ним. Под ложечкой горьковато посасывало, грудь залило туманным паром. Матвей прокричал «За Сталина, вперед!», не слыша собственного голоса, призывно замахал левой рукой, правой снимая с плеча новенький автомат, и зашагал, оглядываясь (все ли его видят?), впереди нескольких кучек солдат, забирая левее деревца, в разминированный проход. Ноги несли его упруго, легко разгребая частую вязь росистой травы. И все же он запомнил: сзади и правее — Давлетшин, Маслий, Деревянных, Самойлов, Чайковский, слева за ним — Гогия, Тихонков, Лосев… Гогия, пригнувшись, старался ужаться, не зная, куда девать свой рост, матово сверкнули его глаза, когда он мотнул головой. Давлетшин на что-то указал Маслию рукой.
Сквозь буханье снарядов, кряканье мин и осколочный визг вдруг зазвенела… «Калинка». Разудалая, с вызовом, мелодия песни тупой болью хлестнула Лосева в грудь, он растерялся, не понимая, откуда эдакое кощунство? Но, найдя глазами источник звуков, то заглушаемых, то вырывающихся, поразился, ему стало жутко, и он обругал Миколу Маслия: «Еретик!» А тот на виду всей роты, обнажив русую голову, небрежно набросил каску на сук, закинул автомат подальше за спину, чтобы не стучал по локтям, и, улучив шаг, продолжал выдувать из трофейной губной гармоники русскую «Калинку». Вихревая мелодия упрямо вторила то, что от нее хотел самовольный «барабанщик» — презрение к смерти. Гогия, грузно ступавший около, касался плеча Миколы рукой, когда тот замирал, чтобы перевести дух, и «Калинка» оживала на других нотах. Кто-то, сраженный, прокричал: «А-а-а! о-о!» Одни его сторонились, другие перешагивали через него, и все спешили по направлению, куда вела их «Калинка».
В низине роса еще гуще, трава выше. Идут — как в зеленой, заросшей водорослями воде. Мины «хыкают» тут, там, обдавая чесночным запахом немецкого тола. Среди солдат кто-то втягивает шею в плечи, кто-то приседает, но идут и идут — на сближение, чтобы у самых окопов прижаться к разрывам своих снарядов, а когда наши батареи перенесут огненный вал в глубину вражеской обороны, броском проскочить ряды разметанной колючей проволоки и ворваться в окопы. Поглощенный самим собой, сознанием своего значения и своей обязанности идти только вперед, Матвей уже утратил командирские качества. Его подталкивала, несла солдатская масса, и он старался вынестись вперед, как можно дальше, потому что иначе его обгонят, он сольется, растворится и потеряется в толпе, не выполнив своего назначения.
Подъем на бугор. Стена из земли и дыма уже рядом. Она не успевает оседать — новые ее глыбы, распыляясь, крошась, султанами с рваными верхушками дыбятся ввысь. Черно-огненный гребень, вот он — в каких-нибудь ста метрах. Туда, ближе к разрывам, как можно ближе! Земля метнулась под ноги, и Матвей залег перед рядами искореженной, разбросанной колючей проволоки.