— Смотри! Обходят!
— Где взвод?
— Мы же оторвались! Занимай круговую!
Из блиндажа высунулись двое, из них один был с седыми висками. Поскольку Вилов и Давлетшин следили за приближающимися короткими перебежками немцами, Микола сам стал распоряжаться:
— Старик, свяжи этой морде руки. Запомни: он мой. А ты волоки ихний пулемет. Умеешь?
— Разберусь. Давай, старшина, — заторопил своего товарища «старик».
— Вы из какого? — спросил Маслий.
— Из штрафного. Ваши соседи.
— На безрыбье и… сойдете! Шевелись! Искупайте — справку дам! А я по фамилии Маслий. Миколой звать.
Десятка два гитлеровцев, хоронясь за бугорки, в воронках, наседали. Они уже обложили дзот, некоторые подползли на гранатный бросок. Три гранаты разорвались, не долетев метров десять. Четвертая подкатилась к пулемету. Немцы приподняли головы, но снова были прижаты к земле. У Матвея кончились диски. Он кинул две «лимонки» — последнее, что у него осталось, и приник щекой к нагретому песку, сжал цевье автомата, напрягся, готовый броситься на гитлеровца, который сейчас вырастет перед ним. Вот сию секунду. Немец почему-то не вырастал долго, неправдоподобно долго. Вилов приподнял голову и увидел, что фрицы попятились, оглядываясь назад. В шуме боя различил частые очереди наших автоматов. Лежа ничком, он покусывал горький стебелек иван-да-марьи и неестественно громко смеялся. Матвей узнал Кима, бегущего среди красноармейцев своего взвода, но подняться навстречу, чтобы обнять, не мог.
— Сердце зашлось. Успел! Пошли, паря!.. Комбат в цепи.
В ту же секунду Вилов оказался на ногах, суетливо ощупал противогазную сумку — ни одного набитого рожка.
Ким протянул ему рожок.
— Вон и у него возьми, — показал на убитого штрафника. Иссечённую осколками — теперь уже неповинную — голову тот уронил на руки, а пальцы, прикипевшие к рукоятям трофейного пулемета, удерживали его на весу.
Когда после получаса артподготовки пушки внезапно передвинули огонь на вторые позиции, Денщиков, опустив бинокль, похвалил батарейцев:
— Молодцы!
Не раз его обводил вокруг пальца фон Эммирих: бывало, как только начальные снаряды приданных батальону батарей лягут по первой траншее и обозначат, что за обработкой окопов последует атака, барон отводит роты по ходам сообщений на задние позиции, оставляя лишь пулеметчиков, которые забиваются в «лисьи норы», устроенные на уровне дна самых глубоких траншей. Стоит русским Иванам подняться, как пехотинцы обратным путем возвращаются на свои места.
— Ну как, барон? Надевай заячьи обутки — ловить буду.
Денщиков поднял бинокль. Вот пушкари снова принялись за передовую. Вот пехота встала. Пошла. Споро идет. Вот залегла вблизи проволочных заграждений. Где цепи прошли, в беспорядке, в самых немыслимых позах, застыли светло-серые комочки. Чем выше к гребню возвышенности, тем их больше. Работают санитары, перебегая от одного к другому. А вот и Вера. Переворачивает какого-то великана, приникает ухом к гимнастерке. Бежит к следующему. Вот в просветах разрывов тянучего, резко-голубого дыма видно, как какой-то взвод роты Северова перелез через колючку и скрылся в окопах. За ним хлынули остальные.
— Чего возятся! Северов, милый, голову оторву! Ну, вперед! Брось ты эти траншеи — тарань свиньей! Клином… А, черт! Ленька, Северова!
Ленька, приподнявшись на носках, заорал в ухо капитану:
— Есть, есть связь!.. Не слыхать! — Принялся вызывать: — Алё! Алё! Чертова дюжина?! — Опять подскочил, закричал: — Нету связи! Нету!
— Заводи «ганса»! Пускай врезают выговор!
Ленька, с конопатым лицом, смешливыми озорными глазами, все бросил, как было, и пулей вылетел из блиндажа. Через полминуты он сидел за рулем рокочущего «ганса» — мощного трехколесного трофейного мотоцикла. Выскочивший вскоре комбат, в каске, с болтающимися биноклем и автоматом на груди, оседлал сзади Леньки «ганс», и тот с места рванулся вперед.