— Ты же с головой, Лосев. Наделали наши люди, в тылу.
— Как приперло!
— Конечно, когда приперло,
— Туго там у них — все мужики на войне.
— Всем туго — а что поделаешь? — ответил Гогия. — Сволочь, чуть-чуть в Грузию не пришел. Там же мой дом!
— Я их сорок одну штуку…
— Сегодня? — удивился Гогия.
— Не-е. С сорок второго. Как пришел второй раз повидаться.
— Считаешь?
— Учитываю. А сегодня четырех. Одного упустил, у колодца, паршивец, с лисапедом. Культурный. Лейтенант выхватил винтовку, а то я бы его уложил. Слышишь, Гога…— Лосев рассмеялся тихо, в усы, заглянул Гогии в глаза, стараясь не пропустить и тени выражения, с каким тот воспримет насмешку над взводным: — А автомат-то его хваленый заело. Тык-мык, ан фриц-ат на самокат и срулил за угол.
— Ты, дорогой, не смейся. Молодой, значит так. А что поделаешь. Не шути шутки! Младший лейтенант горячий.
— Да, уж только раскочегарь.
— Знаешь, капо: не выполнил приказ…
— Знаю. Не успеет.
Гогия пытливо навел свои глаза на Лосева, и взгляды их встретились. Какую-то минуту они смотрели друг другу в глубину зрачков, проникая в самый дальний уголок мыслей, потом заговорили наперебой:
— Здесь не тайга, — сказал Гогия.
— А трибунал? Лейтенант тебя послушается. — Комбат тоже.
— В тайгу потом пойдешь, дай до Берлина дойти.
— Чего он смыслит, рябчик?
— Не скажи так, — Гога, хотя и торопился переговорить Лосева, но голоса не повышал. — Слушай, генацвале, про тебя сам говорить буду. Я — Гогия. Ты меня знаешь, да? Скажу: товарищ капитан! Я — Гогия Архип Лаврентьевич, старший сержант, сам приказал, чтобы он пришел ко мне в окоп, разбудил. Скажу: товарищ младший лейтенант, я — Гогия — виноват, суди меня. Не за трубку, конечно.
— Спаси тебя бог.
— Ты — в моем отделении. Я, старший сержант, отвечаю за тебя, дорогой. Пойми, старый башка, я — командир. Твой. А знаешь, он кто? Командир роты. Я, знаешь, дорогой, кто? Командир взвода. Целый час командир.
— Командиров много, однако. Командир — командуй, я же тебе не мешаю.
— Мешаешь.
— Мешаешь.
Послышался хохот, и оба посмотрели в ту сторону.
Солнце садилось, а жар, духота не спадали. Раскаленная земля курилась жгучими летучими струями. Тени от солдат, лошадей, повозок, акаций, кустов вытянулись неимоверно. Ломаясь, они колыхались в струящемся мареве, залившем низины, овражки, перелесок.
Хохотали над молоденьким солдатом из третьего взвода, пулеметчиком. Он стоял в кругу товарищей красный как рак от смущения и виновато моргал глазами, в шинели нараспашку, из карманов которой выложил на траву все содержимое — пять банок варенья. Вилов, насупив брови, тоже глядел на него удивленно и, сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха, серьезно выговаривал:
— Как же ты, паря, будешь с таким грузом? Солдат должен быть шаговит, лишнего — ни грамма. Автомат, патроны — вот чего таскать надо.
— Проверьте, товарищ лейтенант, его «сидор».
— Может, бутылка с молоком?
— А ты жену выпиши — варенье варить, калачи стряпать.
— И пулемет таскать! Ха-ха-ха…
— Тихо! — сказал Вилов. — Возьми эту банку, — младший лейтенант протянул ее солдату. — Остальные… Гриценко! Раздать и слопать. Проследи.
— Есть, товарищ комроты! — Старшина Гриценко произнес «комроты», не упустив случая всем дать понять, что он близок к начальству, знает, что такое ранжир, в то же время подмешал в голос ласкающей слух сладости, в той мере, которая не выдает лесть, но лишь угадывается и часто принимается за признание значимости или боевых заслуг.
Маслий на губной гармонике играл «Катюшу». Возле него стояли, сидели в лежали человек десять.
…Гогия спросил Лосева:
— Сорок одного?
— Как в аптеке.
— Кто поверит?
— Я хрицев, паря, бью не для прокурора.
— И ни одной медали? От Сталинграда?
— От Сталинграда. У тебя тоже нет. Это в наступлении от Сталинграда. А отступал сколь — кто версты считал? Я, брат Гога, по совести бью их. Дед Егорша, дряхлый старик, поди уж умер, царство ему небесное, дед Егорша собрал мужиков, как мне уходить, и говорит: Захар, говорит, скольких германцев порешишь — веди учет. Живой придешь — скажешь. Крестись, говорит, перед мужиками, что позора от тебя не увидит деревня. Дал я зарок — не жалеть фашистской породы, а то спасу от нее не будет. Сам не пойду к фашисту — он ко мне на порог препожалует. Иль он, иль я мертвец. Пусть лучше он. Оно бы, конечно, с медалью-то возвратиться с войны ох как форсисто, дык как ты ее ухватишь? Хто выхлопочет?