В это время появилась восьмерка Илов. Из рощицы, откуда немцы устремлялись по большаку, по штурмовикам, шедшим на разворот, ударили крупнокалиберные зенитные пулеметы. И почти сразу же к ним присоединилось таканье скорострельной зенитки. Пехота, как по команде, рассеялась и залегла, подняв стрельбу по самолетам из всех видов оружия. Но танки, машины и упряжки не успели сосредоточиться или проскочить вперед, как засвистели бомбы. Началась давка. Танкисты, точно их выкуривали, выпрыгивали из люков и кидались в кювет. Несколько повозочных побросали своих лошадей, и те стали метаться, другие, нахлестывая битюгов, гнали их по полю. Через дымящиеся от первых бомб воронки пара обезумевших битюгов на всем скаку тащила за собой бричку, на которой, как бревно, перекатывался раненый. Убитый возница запутался в вожжах, и лошади, изогнув шеи, волочили его по кочкам.
А Илы, образовав круг-карусель, один за другим падали в пике, клали бомбы на дорогу, били по кюветам из пулеметов, поливая огнем опушку, куда отхлынула часть колонны, не успевшая проскочить вперед и смешавшаяся с напиравшими сзади войсками. Из-под брюха штурмовиков отделялись черные, похожие на капли бомбы и с нарастающим свистом и стоном долбили, разметывали повозки, орудия, пехоту. Один танк взрывной волной был повален набок, в другой угодил реактивный снаряд, и он взорвался. Носы штурмовиков пламенели. Летчики, не обращая внимания на огонь с земли, аккуратно проделывали свою работу;
Но не успели Илы уйти, как четыре танка, выползшие из леса, растолкали по кюветам все, что можно было сдвинуть или столкнуть, остальное подмяли под гусеницы. Шоссе снова ожило.
Из-за насыпи взмыли две ракеты — красная и зеленая — сигнал, и сразу из кукурузы забили пулеметы, автоматы, нал головами зашуршали мины.
Повторилось то, что только что произошло: часть немецкой колонны снова проскочила вперед, остальные в беспорядке отошли в лесочек, кто не успел, остался на дороге, застигнутый смертью.
Наступила неуверенная тишина. Палило дневное солнце. Земля курилась летучей влагой. На дороге дымился «тигр», развороченный штурмовиками.
— Передай по цепи: глубже зарываться! — крикнул Вилов Давлетшину.
— Товарищ лейтенант, к комбату! — высунулся из окопчика Деревянных. — Он во-он за теми кустами. Бугор видите?
— Найду.
Денщиков, когда Вилов спрыгнул в свежевырытый в полный рост окоп, замаскированный нарезанной кукурузой, в бинокль осматривал опушку, откуда, по его предположениям немцы будут атаковать, чтобы смять заслон и открыть себе горловину для выхода из котла.
— На, гляди! — капитан передал Вилову бинокль. Пока младший лейтенант рассматривал лесок, комбат, присев на чурбак, курил толстенную «козью ножку».
— Ну, — поторопил он Вилова, — видал, сколько их там?
— Вот бы еще авиаторов. Просил у командира полка. Обещал связаться… Знаю, знаю, — маловато одного меня, чтоб закупорить их. Ни хрена, Вилов. Держи хвост трубой! Приказано отсечь от реки. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан.
— Видишь ту ложбинку?
— Вижу.
— Загни к ней оборону одним взводом. Если попрут по этой дороге — не пускай. Если двинут по полю, левее, — бей во фланг. У тебя выгодная позиция. Как они нас прошляпили, аккуратисты, не понимаю! Теперь — хрен, не уйдем. Сколько у тебя пулеметов?
— Восемь.
— Береги машинки. На флангах поставь по два, один пусть зароется. На самый край. Но это когда будешь на волоске! Ясно?
— Ясно, товарищ капитан.
— А танки? — спросил Денщиков.
— Пропускаю через голову к вам. Пехоту отсечем.
— Ишь ты! «К вам», — комбат бросил на Матвея изучающий взгляд. — Какая у тебя система огня?
— Кинжальная: «максимы» в центре, могут помочь флангам. Ну, а те видят меня. Все точки сам ставил вместе с Оганесяном.
— Сам? Хорошо. Понимаешь, сутки надо продержаться. Мы рано подошли — раньше других… Или грудь в крестах, или… Не дрейфь, работай нагло: подпускай ближе, ближе — метров на сто, меньше не надо: закидают гранатами. И в морды ихние огнем, огнем!.. Чтоб слепли, чтоб свинец глотали!.. Хлебнешь с устатку?
— Я не пью, товарищ капитан.
— Как хочешь, а я плесну: чего-то морозит, лихорадка, что ли, пристала. — Капитан, сделав глоток из фляги в войлочном чехле, подмигнул Матвею: — Иди, сын мой, и ни шагу… Голову оторву! Погоди! Вечером Веру пришлешь ко мне.
— Зачем? — смутился Вилов.
— Не твое дело»! — резко сказал капитан, но тут же махнул рукой, смягчился. — До вечера надо дожить. Ступай.