Солдаты взвода, которым командовал Гогия, завидев ротного и Давлетшина, высовывались из окопчиков.
Теперь Мезенцева нет. От этого предстоящий бой представлялся Матвею неудачным, тяжелым. Какие-то жернова мелют и мелют. И злость, отчетливо понятая, заполнила его. К ней примешивалось желание показать себя Вере — ему ничего не страшно, он в полный рост пойдет навстречу фрицам и будет их крошить. Он бежал за Давлетшиным. наливаясь неудержимой дикой яростью. Собственная жизнь потеряла всякую цену. Все, что было в его жизни до этой минуты, выпало. Лишь на мгновение мелькнуло: «А кто-то где-то смеется. Нет, этого никогда не было». Как долго, целую вечность бежит он по кукурузе — перед глазами одна широкая спина Давлетшина да эти стебли с длинными листьями. Почто он такой древний? Казалось: тысячи лет вот гак же он бежал по полю. Только без автомата. И ничего нет, кроме утерь. Теперь Мезенцев. Чья очередь?
Сзади бухнул снаряд. Тутой толчок воздушной волны в спину будто подтолкнул: Матвей вновь обрел цепкость сознания, твердость ног, остроту глаз. Нет, не возьмешь!
Начался налет. «Если выдюжим до темноты, ночью не полезут, — подумал Матвей, устраиваясь в своем окопчике. — Солнца на одну атаку осталось».
И вскоре атака началась. Зарывшиеся уже по грудь солдаты чувствовали себя увереннее. Однако цепь все же была жилковатой, и это тревожило. Но чья бы то ни была смерть, в том числе собственная, уже потеряла острый, болезненный смысл.
Вилов окинул взглядом ломаную линию ячеек. Лосев дымит самокруткой, обжигая пальцы, поглядывает вперед на грязно-серые мундиры. Батальонные «самовары» густо кладут мины, но мундиры залегают, вскакивают, бегут и снова сливаются с землей. Лосев, затушив окурок и сунув его в карман, вопросительно посмотрел на Вилова. Тот показал на цепь.
— Чего?
— Выбивай офицеров! По офицерам! — крикнул ротный.
Лосев мотнул головой: дескать, понял. Тоже закричал:
— Сбрось фуражку! — и потрогал свою голову.
Вилов махнул рукой: отстань. Деловитая фигура Лосева выглядела как-то по-домашнему. Вот он выстрелил — офицер, махавший рукой солдатам, которые спрыгивали с бронетранспортера, осел на колени и упал в траву. Вилов окинул наступающих взглядом: два танка, бронетранспортер, пехота сзади. «С батальон, не меньше».
— Без команды не стрелять! — Вилов услышал: «Чего?» Это спрашивал Лосев. — А ты дуй! Давай, давай! Не тебе! — закричал он Лосеву.
Между ячейками, как у себя во дворе, неторопливо, держа автомат за ствол, прохаживался Давлетшин. Он кого-то искал, не обращая внимания на чавканье пуль, разбивающих кукурузные стебли, на шелест минных осколков по листьям. Дальше Лосева — Маслий. Видно, как он ерзает в своей норе, поглядывает по сторонам.
«Рано, Вилов, рано, — уговаривал себя Матвей. — Еще ближе, еще. Ну, подпусти до кустика». До кустика, намеченного Матвеем, немцы немного не дошли, как Яцук, не выдержав, застрочил из автомата, а вслед за ним — вся рота. Яцук, выставив зад из своего мелкого окопчика, спрятав голову, палил длинными очередями — по макушкам деревьев.
Вилов заметил возле Яцука Давлетшина, которым лег и повел прицельный огонь из ручного пулемета. Заклинило! Рвет магазин…
Матвею уже не нужен был Яцук. Замолчал правый пулемет. Вилов нагнулся, и взгляд его наткнулся на подползшего Яцука. Бледный, руки, лицо — в крови. С налитыми мольбой глазами, Яцук уставился на ротного, но тот не понимал его. Тогда он повернулся к Вилову; из рваной дыры на штанине виднелась окровавленная ягодица. Пуля чиркнула по мякоти касательно. На лице — не то слезы, не то грязная сукровица. Яцук приподнялся на корточки и стал пятиться. Вилов наставил на него автомат, прохрипел: «Назад!» Тот, извиваясь, загребая пальцами землю, как рак, припав к земле, сполз в окоп.
— Сиди! Стреляй! — Матвей выскочил из ячейки.
Пулеметчик был убит. Отвалив его тело в сторону, Вилов припал к пулемету, но успел сделать лишь короткую очередь, как от принизывающего звона в ушах втянул голову в плечи и сполз в окоп. Потянул на себя пулемет: ага, погнут магазин. Догадался — пуля шла в переносицу, магазин спас. «Снайпер, гад. Козырек фуражки блестит. В лоб метил». Сняв фуражку, надел ее на пулеметчика, а себе напялил пилотку убитого. «Спасай, друг». Сменил магазин, отбежал влево и высунул ствол пулемета из окопа.
Напоровшись на стену огня, вражеская пехота залегла, а танки замедлили движение. Это длилось минуты две-три. Взревев моторами, танки прибавили скорость. Кучками, скрываясь за машинами, заторопились автоматчики. Но тут заработал левофланговый пулемет. Кинжальный огонь снова смешал немецкие цепи, они потоптались на месте, отстреливаясь, затем побежали назад. Оставшись без прикрытия, оба танка также стали разворачиваться.