До первых петухов Иван не сомкнул глаз, еще днем отлежал все бока и теперь ловил шорохи: ждал Ксану Васильевну. Так, прислушиваясь к звукам, незаметно задремал. Открыл глаза, когда голос Ксаны Васильевны прошептал:
— Иван Тимофеевич, спите, что ли? А, Ваня?
Ксана Васильевна зажгла коптилку. Сунув под топчан котелок со щами и сверток с хлебом и луком, присела на краешек постели, тихо, учтиво, будто боялась, кабы Иван Тимофеевич не встал и не сказал: «Вот и здоров. Ну, спасибо, прощайте».
— Спасибо вам, Ксана Васильевна. — Долго, неторопливо, старательно устраивал самокрутку, глядя перед собой. Закурил. — Ксана Васильевна, пришла ночь, и ми должны поговорить… я здоров.
Ксана Васильевна глядела на него широко открытыми глазами, они блестели влажным блеском, и Иван Тимофеевич заметил, как она, чтоб занять руки, поправила косу, как пальцы ее руки побелели, сжимая полушалок у подбородка.
Сколько дней и ночей выхаживала она его, как дитя малое, как… мужа родного. Она не таилась этой мысли. А что, разве не так? Завидный, статный и как привязался к ней, привык — она чувствует, что ему и самому неохота с ней расставаться, но и оставаться больше нельзя, да и не мужское это дело цепляться за бабью юбку.
Ксана Васильевна поняла: он вручает ей свою судьбу, просит совета. На душе у нее стало еще теплее от беззащитной доверчивости, которая ломает последнюю хрупкую корочку сдержанности между близкими людьми. Она вся зарделась, хотела остудить заалевшие щеки ладошками, да вместо этого, удерживая вздох, нашла его тяжелую руку с толстыми венами, погладила, прошептала:
— Погоди, Ваня, с недельку.
Иван Тимофеевич взял ее за руки, наклонился к ее лицу, обхватил его бережно, повернул к себе и прижался к ее сухим горячим губам. Ксана Васильевна обняла его крутую шею упругой рукой и ответила. Иван Тимофеевич, чувствуя, как накатившая теплая волна заполняет его всего, доверчиво глянул в ее лицо с прищуренными глазами и привлек ее к себе…
Восемь ночей, как забрезжит рассвет, от скирды старой соломы, под которой находилась берлога Ивана Тимофеевича, отделялась тень и, мелькнув подле забора, скрывалась в сенцах хаты.
В девятую ночь Ксана Васильевна привела в погребок Верочку. Иван Тимофеевич даже при скудном свете коптилки приметил, что дочь и мать — две капли воды. Только эта потоньше, постройнее и волосы приглаживает материнским движением, но не обеими руками, как та, а одной.
В ту девятую ночь Вера увела Ивана Тимофеевича к партизанам. А спустя два месяца в хате Самойленковых разыгралось то, о чем Ксана Васильевна не могла и подумать в страшном сне и, потрясенная, едва не наложила на себя руки. По теплому небу дремотно плыли одинокие облака, луна играючи пряталась за них — тогда в хату сбегались тени; снова выкатывалось на синюю звездную гладь — и по полу разливалось беззвучное серебро света.
Ксана Васильевна уж заждалась Веры. Большой грех берется на душу, да сердцу не прикажешь: ждала дочь, а думала об Иване. Она, правда, старше его на три года, но что за беда.
Пришли сразу трое.
Вера бросилась на шею матери.
— Мама! — Стала целовать ее в щеки, в шею… — Мамочка! Мамочка… Отпусти!
— Ну что ты, дочка, успокойся. Скажи толком. Куда?
— В Красную Армию.
— Мало тебе партизанщины!
— Уйду, убегу!.. Отпусти сама, мамочка! Ты ж меня любишь, да?
— Чем я провинилась перед тобой? Ты-то, Ваня, чего? Ты-то, да скажи хоть ты!
Тут подступил сам Иван Тимофеевич. Склонив голову, зашевелил губами:
— Война…
Она не знала, что ее можно убить одним словом.
Не знал этого и Иван Тимофеевич.
Ксана Васильевна остановила на нем налитые неубывной тоской глаза, ноги подкосились… поникла у ног дочери, обхватила их в тупом изумлении, чужим голосом, как из могилы, хриплым, старушечьим, прошептала:
— Да что же это творится на белом-то свете! Бросаете… О-оба! Доченька! Иван Тимофеевич!.. — поникла и застыла, стоя на коленях, опустив голову, сжатую ладонями, на пол, точно защищаясь от удара.
Акрам разобрал только, что Ксане Васильевне сделали больно. Сидевший до этого на лавке, он приподнялся, напрягся и в один миг повалил Денщикова. Но тот, опомнившись, хватил ногой — Акрам отлетел к стене, тюкнулся о нее затылком. Иван Тимофеевич, не торопясь, снял с него автомат, вынул из кармана гранаты и хлопнул дверью.