Не идет Вера. Может, этот «вьюноша» не пускает?
Это были минуты слабости капитана. В его голове билась, держала его в напряжении другая забота — он искал выхода. Денщиков знал: за прорыв его представят к ордену, а здесь, на этой вершине, лежал второй. Сейчас не начало войны и даже не сорок третий. Отличится батальон — наградят щедро, и не только его, тем более есть за что. Выстоять, выстоять, но как? Сегодня он потерял начальника штаба и замполита Сидорова — его смертельно ранило в живот, и он уже обречен. Капитан был уверен: с Сидоровым они что-нибудь за ночь и придумали бы, как-нибудь на несколько часов светлого времени обманули бы гитлеровцев. Фрицы, похоже, мечутся в котле, они уже просачиваются мелкими группами сквозь редкие боевые порядки полка и уходят к реке, где возле переправы в круговую оборону встало всего четыре «тридцатьчетверки». За лесом идет ночной бой. Фрицы лезут везде, рвутся из наметившегося окружения массами войск. Интересно, где фон-барон? Досталось ему при прорыве. Все-таки унес ноги: среди пленных не оказалось, в блиндаже наблюдательного пункта пусто было. Где-нибудь в мешке болтается. Или уж за Прутом? Ничего, теперь уж наверняка свидимся, дай срок… По-видимому, крупные соединения попали в мешок. Как их сдержать? С Сидоровым было легко, потому что он мужик правильный, хотя смахивает на немца своей дотошной аккуратностью, но заквашен на русских дрожжах. Теперь пришлют какого-нибудь скороспелого, и будешь у него ты, комбат Денщиков, в няньках ходить. «Эх, Николай Моисеич, не вовремя ты меня оставляешь…» Где же Вилов?
Запищал зуммер телефона.
— Товарищ капитан, вас первый! — доложил связист.
— Давай, — обрадованно сказал капитан. — Двадцать второй слушает. Так. Где ваш офицер встретит?.. Знаю, понял. Есть.
За спиной капитана, пока он разговаривал с командиром полка, стоял Вилов. Капитану показалось, когда он обернулся и увидел ротного, что тот чем-то доволен и глаза его с воспаленными обводами улыбались.
— Ты чего такой?
— Какой, товарищ капитан?
— Как будто орден получил или… Ладно, это все требуха. Как в роте?
— Все в порядке.
— Люди не спят? Сам проверял?
— Как идти к вам, обошел окопы. Некоторые спят, скоро все уснут. Охранение поставили, по два поста от каждого взвода. Двоих убило. Самойленкова возле одного хлопотала, говорит, бесполезно: перевязывает и ревет. В грудь его, когда они проходили через нас, человек двадцать.
— Верочка, говоришь? — Капитан пытливо уставился на Вилова, и тот опустил глаза: Матвею показалось, что Денщиков читает его мысли и знает, что у них было прошлой ночью на повозке.
Когда Матвей шел вдоль ячеек роты — это было по пути, — впереди поднялась автоматная стрельба. В темноте нельзя было разобрать, где свои, а где фрицы, и Вилов давал очереди влево, бил по вспышкам в низинке, где наших не должно быть наверняка. Треск выстрелов, разрывы гранат — и все стихло. Группа немцев прошла.
Возле раненого, когда к нему на чей-то зов подбежал Вилов, склонилась маленькая фигурка, в которой Матвей узнал Тихонкова — солдата, которого Гогия тогда наущал: «Делай, как я». Тихонков растерянно возился возле могучего тела солдата.
Вера заскрипела сапожками, приложилась к груди, пощупала пульс и сказала:
— Все.
И встала с коленей. Матвей только сейчас вспомнил, что комбат приказал прислать ее вечером, и, против его желания, как-то само собой, у него вырвалось:
— Вас комбат. Не ходите к нему!
— Что вы наделали? Когда?
— Еще днем. Чтоб вы вечером явились. Я запрещаю.
— Дурачок! Глупый мальчишка! Не хватало еще одной беды?
— Я ваш командир.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Я ему сам скажу: вам нельзя, тут раненые! — Матвей был растерян. В тоне его тревожного, протестующего голоса был вызов, он смещал в нем все мысли, путал все в душе, злил.
Все это сейчас промелькнуло у Вилова в голове и перед глазами, но он справился с собой и посмотрел на капитана в упор. Коптилка освещала только половину лица Денщикова. Матвей видел лишь один его сверлящий, влажный, немигающий глаз, другой из тени тускло поблескивал.
Капитан, как во сне, глубоко вздохнул и присел на чурбак.
— Слушай и запоминай каждое слово, — начал он. — Твоя рота останется здесь, на высоте. Остальных я поведу — туда. — Комбат кивнул в сторону, где пыхали зарницы и откуда доносился грохот. — Сейчас говорил с командиром полка. Он приказал оставить заслон, а батальону — туда! Там они прорываются. Может, уже прорвались. Утром я приду к тебе. Держать высоту любой — заруби, — любой ценой. Я приду!