— Сколько их положить? Вот она, а что?
— Ты не считай — бей. Сам посчитаю, когда буду наградной подписывать. Смотри, пули пометь. Знаю, чужих припишешь и глазом не моргнешь.
— Живых надо? А то бы я смотался к ним, глядишь, приволок бы. Ночка-то — шасть — и у них.
— Ты мне дороже их роты вместе с офицерами. Понял? Поспишь — играй, вздремни — опять наяривай. Они любит губную гармонику. Дразни их, пусть думают: ликуют Иваны.
— Я им «Роземунде» буду шпарить. Счас и начну.
Когда Денщиков и Вилов подошли к Гоге, возле него сидел щупленький солдат, которому перед прорывом Гогия говорил: «Делай, как я». Тихонков в темноте казался ребенком.
— Вот он умеет на гармошке, — сказал Вилов.
— Встать! — приказал капитан.
Пока команда дошла до сознания Тихонкова, прошло несколько секунд. Солдат вскочил на ноги, выпрямился, к чему-то отряхнул штаны, освободил зацепившийся за обмотку автомат.
— За пулеметчика можешь? — спросил капитан.
— Был вторым номером. Неделю, — пропищал тонким голоском Тихонков. — За Гогу не смогу.
— Сможешь! А бегать не надо. Смотри, не побеги утром.
— Не, я не Яцук — не побегу!
— А где тот писарь?
— Смылся. С раненым, с Кунаевым. Поволок в овраг. Тот бы и сам дотащился — нет, навязался.
— Слышал, Вилов? Благодушие не разводи ты мне. Достань и посади в окоп. Глаз с него не своди.
— Есть, товарищ капитан, — прошептал Вилов.
— А теперь, Тихонков, — сказал комбат. — Да, забыл… — Снова обратился к Вилову: — Кто за Гогу?
Ответил Тихонков:
— Один зам убит — Подклетнов. Другой раненый, ушел — Пыйма. Так что я временно за командира отделения, товарищ комбат. Правда, я комсомолец, но отдал Гоге заявление — чтоб в кандидаты…
— Вот он, — капитан дотронулся до Вилова, — назначит тебя постоянным.
— Да я…
— Разговорчики! Теперь слушай. Играй на хромке — хлеще играй, по-залихватски. Пускай думают фрицы, что нас тьма, и завтра мы их шапками закидаем. Соображаешь?..
— На нервах, значит.
— Вот-вот. Завтра я приду.
— А как же мы?
— Вас остается целая рота.
— Ага.
— Держись. Я завтра приду. Утром.
— «Сидор» тут подклетновский. Кому его?
— Давай сюда. Не бойся, не потеряю. Документы?
— Все там, товарищ капитан.
Парторгу и теперь взводному Денщиков пожал руку.
— Вот такие пироги, Гога.
— Все будет как надо, товарищ капитан.
Последним комбат напутствовал Вилова:
— Все дело в тебе. Завтра они ошалеют, некуда им деваться. Натяни вожжи. Яцука не проморгай, все-таки штык. Приду, обязательно. Наши с тобой ордена — здесь, на вершине. Веру не угробь мне — голову оторву. Оставляю ее, чтоб вам стыдно было даже оглядываться.
Капитан замолчал. Они стояли в лощинке, позади окопов. Они не видели лиц друг друга. Денщикову было не по душе, что он уходит с этой высотки, дробит батальон, не будет знать, что произойдет здесь, когда приподнимется туман, и не сможет вмешаться, если что… За три года войны он устал душой от этих смертей, но усталость эту загонял глубже внутрь самого себя, чтобы, не дай бог, о ней не догадался кто-то. Сейчас он особенно жалел Веру. Он ей не стал говорить, что уходит: боялся, что почувствует… «Пусть лучше узнает от этого «птенчика», который еще не ведает, что в бою смелая женщина, такая, как Вера, удивительно приподнимающая сила, живой укор мужскому слабодушию, а после боя магнит, домашность и напоминание о мире, где никто ни в кого не стреляет.
Матвей не осознавал опасности для своей жизни ни сегодня, не видел ее и завтра. Он стоял и ждал, когда комбат уйдет… Он покажет Вере, что он не мальчик…
В той стороне, куда должен уйти батальон, бой все больше набухал злыми хорами орудий и пулеметов, слившимися в единый гром, словно бушевал, набирая силу и увлекая за собой камни, горный обвал. Беспрерывно чертили небо ракеты. Два стонущих залпа дали «катюши». Полыхали зарницы ночных боев и на западе, и на востоке.
В эти басовитые звуки вплеталась мелодия «Роземунде», которую играл Маслий на трофейной губной гармонике. Когда он ухватывал игриво-приплясывающую струю мотива, казалось, начинается ночной карнавал.
Лишь Маслий оборвал игру, дернул мехами своей хромки Тихонков, осторожно потекли волны «Катюши» по пригоркам и полю, заползая в наши и фрицевские солдатские норы. Но что-то печальное проскальзывало в песне в том месте, где девица «заводила про степного сизого орла, про того, которого любила, про того, чьи письма берегла».
— Чего это он кота за хвост тянет? — спросил Денщиков.
— Разойдется еще, товарищ капитан, — ответил Вилов.
— Да, — произнес Денщиков после заминки. — Снял бы с тебя фаску: оторвался от взвода. Помнишь, при прорыве? Дзот тебя спас, который вы взяли и удержали. Оно так: нарушил удачно — молодец. Сорвалось — отвечай по закону… Ну, бывай! — Капитан приложил руку к козырьку фуражки. — Кидай ракеты, выказывай радость. Бывай! — И шагнул в темноту.