Милая, ты услышь меня!
Под окном стою
Я с гитарою,..
Перед взором Матвея явственно предстал умирающий замполит Сидоров. Остановившиеся, потухшие глаза, белое, с налетом желтизны лицо, бусины пота на лбу, на верхней губе, катыши на стиснутых челюстях. Письмо Сидорова лежит у Матвея в левом кармане гимнастерки. Когда и с кем его отправить? Эта мысль, мелькнув, сразу же ушла из сознания.
— Ты больной, лейтенант!
— Нет! Я здоровый, как медведь! Я просто трус, оказывается!
— Боишься!
— Нет, Акрам! Я его возьму за горло!
— Кого?
Вилов не ответил. Он крепко зажмурил глаза, и Акрам увидел на ресницах ротного слезы. Матвей смахнул их грязным рукавом, смущенно сказал:
— В глаз попало!
Вилов шумно набрал в себя воздух, выпустил его.
— Пойду к Яцуку, — сказал Давлетшин. — Кунак мой.
— Что такое кунак?
— По-татарски — гость.
Спаренная ячейка, где обитал ротный писарь Яцук, была недалеко, и Матвей слышал, но не разобрал, о чем «хозяин» говорил с «гостем». А Давлетшин, подойдя к Яцуку, удивился: тот в тетрадке что-то отмечал.
— Живой? — спросил Давлетшин. — Где аркан?
— Мне необходимо доложить командиру о наличии личного состава на сегодняшний день, — вместо ответа сказал Яцук. Он был позеленевший, какой-то обветшалый весь, полинялый, черные навыкате глаза бегали, он то и дело слюнявил огрызок химического карандаша, ставил галочки и точки в тетрадке «личного состава».
— Сиди здесь. Кунак будешь, — сказал Акрам, — я боюсь без тебя.
— Издеваетесь?
— Не скажи так, парень! С тобой не страшно. Давай бумагу — Давлетшин сам взял из рук Янука тетрадку, брезгливо полистал ее и разорвал на мелкие клочья.
— Что вы делаете?!
— Давай, парень, воевать будем! Как задница? Болит?
Яцук оживился:
— Сильно беспокоит. Даже ходить не могу.
— Якши. Хорошо. Куда ходить? Не надо ходить. Сиди в окопе — стреляй. Мне будет лучше: без тебя страшно.
— Не верю я вам.
— Правильно. Слова — тьфу. Делам верь.
Потянул легкий ветерок, и туман клочьями пополз по росистому полю, что лежало перед холмом, где ждала наступающего дня рота. Ждали все, что вот сейчас лес разразится шумом моторов, и оттуда устремятся танки, фашистская пехота. Ждали как неизбежного. И все-таки немцы начали атаку неожиданно. Лес, вернее, верхушки деревьев, воткнутые в туман, зашатались, несколько буков попадали — и сразу донесся рев моторов. Все увидели: над туманом заколыхались башни четырех танков, два бронетранспортера, набитые пехотой, за ними — цепь, вторая, третья… пятая, шестая… По грудь в зыбком тумане, гитлеровцы походили на привидения. Справа около опушки блеснуло несколько вспышек: открыла огонь немецкая батарея средних пушек.
Цепи выходили из лесу со строгими интервалами. Казалось, им не было конца, будто какая-то адская машина выталкивала из своего зева живых роботов и они, готовые на все ради единственного шанса на спасение, волнами катились к гребню, на котором для тех, кто уцелеет, была жизнь, для мертвых — оправдание, что они отдали все, что могли, за фюрера.
Первыми забухали пэтээры — все три расчета били по головному транспортеру, и он загорелся, стал, солдаты горохом посыпались с него. Воспользовавшись заминкой, начал свою работу Лосев. Он выбирал только офицеров, и ни один из тех, на кого пал жребий, никогда не доберется до вершины.
Танки шли на большой скорости, покачиваясь, делая короткие остановки, чтобы выпустить снаряды. Холм заволокло дымом, пылью, но ротные пулеметы и автоматы затрещали, когда первый «тигр» и пехота подошли ближе Вот с другого затормозившего бронетранспортера соскочила пехота и бросилась вперед, на бегу растягиваясь в цепь. Яростно бухали пэтээры. Танк начал было разворачивать влево, чтобы обойти бугорок, и замешкался. Матвей, стреляя короткими по гитлеровцам, стараясь отжать их от машины, видел, как по башне, рикошетя синими искрами, чиркали пэтээровские бронебойные пули. То ли ими заклинило смотровую щель, то ли был убит командир танка, но машина заерзала на месте… выправилась и, дав газу, забирая влево, двинулась во фланг обороны, где подъем был покатый, — прямиком на окоп Гогии.
Давлетшин что-то прокричал ему, но тот не слышал. Старший сержант выкарабкался из окопа и пополз навстречу «тигру». Его видел только Давлетшин. Чтобы хоть чем-то помочь, он начал бить по фигурам, которые жались к танку, скрываясь за броней и строча куда попало. Пуля ударила Гогия в плечо, но он полз. Танк, словно понимал, что Гоге трудно передвигаться, прибавил скорость и оказался вплотную. Сержант резко встал на колени, метнул противотанковую гранату. Попал! Разорванная гусеница распласталась на траве, танк крутанулся. Но и Гога получил свое: автоматная очередь прошлась по его груди, он упал, вытянув руки вперед.