Матвей выскочил из окопа, выкатил «максима» и, распластавшись, с ожесточением нажал на гашетки. Рядом Давлетшин. Он бил длинными очередями.
На другом фланге немцы уже забрасывали наши окопы гранатами. Им отвечали редкой автоматной стрельбой. Потом и она прекратилась.
Кончилась очередная лента. Давлетшин подсунул Вилову другую. И в это время Матвея стукнуло по голове. Кровь потекла за ухо, струйкой побежала по лицу. «Я убит?» Но нет, он не был убит. Матвей услышал голос Веры:
— Сейчас!
Она стояла на коленках, доступная всем пулям, орудовала бинтом, обматывая ему голову. Матвей попытался схватить ее, прижать к земле. Не успел: закинув голову, вроде ей захотелось в последний раз посмотреть на голубое небо, Вера мягко опрокинулась в траву.
Матвея опять ударило, словно палкой, в плечо и в шею, и он потерял сознание. Акрам пополз к пулемету — не дополз, затих, только ноги мелко-мелко подрагивали.
Вилов очнулся раньше, чем гитлеровцы ворвались в окопы. У него еще были две гранаты. Он сжал их в кулаки и встал, зашатался, но удержался. Теперь-то Матвей знал, что через минуту умрет. Но он отбросил эту мысль. Он торопился, потому что оставались секунды, и единственное, что ему надо было успеть сделать в жизни — это швырнуть вниз вот эти стиснутые две гранаты. Метнуть их у него не хватило сил: раскачав руки, разжал пальцы — граната, кувыркаясь, покатились под ноги набегавшим. Взрывов он уже не видел.
Вилов лежал лицом к земле, в луже крови. Левая рука придавила кустик степного чебреца, пальцы беспомощно растопырены, и только у запястья, перетянутого поношенным черным ремешком, бились, спеша отсчитать его последние секунды, подаренные комбатом часы — тик-так, тик-так…
Сознание возвратилось. Матвей почувствовал, что немец отстегивает часы, и снова погрузился в беспамятство.
Свой окопчик Лосев отрыл в излучине обороны, отсюда ему был хорошо виден весь ее центр, где находился Вилов. Немца, который замахнулся гранатой, чтобы метнуть ее в ячейку ротного, Лосев сбил. Больше Лосев ничем не мог ему помочь: на него самого бежало несколько гитлеровцев.
В последнего немца, который был уже в десяти шагах, Лосев выстрелил не целясь. Скорее инстинктом, чем умом, поняв, что пришел конец, он закрыл глаза и съехал на дно окопа. «Господи, спаси…» Лосев замер.
Лосев слышал чужую речь, одиночные выстрелы. Неловко подвернутая нога затекла. Трехгранный штык, который он сжимал в руке за спиной, врезался в ребра. Он выждал, когда говор отдалился, и выпрямил ногу. Это была ошибка, единственная за всю войну. Лосев не знал, не мог видеть, что сверху, на краю траншеи, тяжело дыша, стоял и смотрел на «мертвого» потный, грязный, весь растрепанный «гитлерюгенд». Заметив, что тот шевельнулся, юнец заулыбался, бойко вскинул автомат, но раздумал и спрыгнул в окоп. Наклонился, чтобы перевернуть «труп», и, проткнутый штыком под левый сосок, беззвучно прикрыл своим телом Лосева.
Фашистам было некогда, и все же некоторые из них остановились, чтобы взглянуть на русского Ивана. Пробитый сразу несколькими пулями, он еще находил силы ползти, поочередно подтягивая то руку, то ногу и оставляя за собой кровавый след. Продвинет свое тело на вершок — затихнет, снова вперед… Сознание давно его оставило, но натренированное тело делало привычную работу. Голова время от времени дергалась, глаза были закрыты. Он уже прошел один кровавый круг в траве, совершал второй, который не совпадал с уже промятой тропой. Это был Гогия.
Перед самым началом немецкой атаки, во время артналета, снаряд угодил в заднюю стенку траншеи — вблизи Маслия, его вынесло на бруствер, контузило и засыпало землей. Видевший это Тихонков бросился откапывать. Выволок кое-как и опять прильнул к своему «дегтярю».
Очнулся Микола, когда последние гитлеровцы, взявшие высотку, сбегали с нее к большаку. В голове — сплошной шум, беспрерывная езда на таратайке. Приподнялся на локтях, поводя вокруг мутным взором, и когда растекшиеся предметы вновь понемногу очертились, к нему вернулось ощущение реальности. Взгляд его задержался на «Дегтяреве»: пулемет, похоже, был цел, хотя валялся на боку. Рядом лежал Тихонков.
Маслий напрягся, пробуя стронуться, — тело не подчиняется. Уперся рукой, перевернул себя на живот, еще — на спину… и подкатился к пулемету. Толкнул — «дегтярь» встал на сошки. Теперь надо было его развернуть, но это уже Микола знал, как сделать. Зацепил ногой за ложе, медленно стал заводить его влево. Все. Кровь прилила к голове, и в ней еще пуще зашумело, поляна с усыпавшими ее темно-серыми спинами гитлеровцев круто накренилась. Он приник к ложу щекой и ждал, пока поляна, усыпанная движущимися мундирами, вернется в прежнее положение. Вот раздвоенные очертания совместились, Маслий поймал глазами группу погуще и нажал на спуск.