IV
Денщиков пришел на Безымянную высоту, где минувшей ночью оставил жидкий заслон — изрядно выбитую роту младшего лейтенанта Вилова, этого мальчишки Вилова, командира без году неделя, который больше всего запомнился тем, что отроду ни разу не брился и носил на верхней губе и на подбородке первородный пух полумонгольской растительности. Явился капитан с остатками батальона, перенесшего за эти три дня тяжелейшие затяжные бои, с шестью ручными пулеметами, двумя «максимами», двумя пэтээрами, по сути, горсткой стрелков (на круг около восьмидесяти человек), вконец измотанных ночной схваткой с прорывавшимися из «котла» немецкими колоннами. Прибыл на Безымянную на полчаса позже обещанного, и в этом была не его вина. Но он казнил себя, потому что знал, как ему верили, как ждали с минуты на минуту, однако военная судьба распорядилась по-своему.
Не ожидая, когда связной, он же телефонист, он же ординарец, конопатый Ленька притормозит распаленного «ганса», Денщиков упруго спрыгнул с заднего сиденья, на ходу забросив автомат за спину, бросился на вершину высотки. Торопился напрямую, перешагивая через трупы.
Все на Безымянной было просто, как на войне. Порушенная во многих местах оборона роты Вилов, бывшая оборона, и притоптанная трава на покатом склоне перед ней, и зеленое поле подальше, в сторону дороги и леса, — пространство недавнего боя поведало многоопытному взору комбата все до мелочей, что разыгралось здесь этим ранним утром за несчастный огарок времени до прихода подмоги — бросок пехоты на одном дыхании.
Уже почти стерлась, просветлела до горячей яркости синева неба, и стиралась дальше, прямо на глазах, тянущиеся ввысь солнцем. В бессарабской природе наступило то предуравновешенное состояние неба и земли, когда августовский зной еще не осилил, не взял верх, а ночная свежесть еще не истекла, не ушла с окрестностей. И лесу за расщелиной между крутобокими холмами, и взлохмаченной мелким ивняком куриной речушке, и отяжелевшим от солнцепека виноградным, сливовым и яблоневым посадкам, и ядреной пышности прошиваемых солнечными лучами спелых трав… — всему надо бы в эту пору затаиться в млении, приготовиться к переживанию подступавшей разливной мари. Но разрывало, сминало материнскую бытность вокруг немыслимое движение.
Волокущиеся по-над землей лохматые пыльно-дымовые охвостья от снарядных разрывов то застилали фигурки нечастой нашей пехоты, идущей за танками, то открывали их. Витки пыли из-под гусениц перемешивались с клочьями тумана в буро-желтые пятна на зеленом. Горящую «тридцатьчетверку» лизали ленточные лоскуты огня. Вражеская пехота в спешке отходила кто на своих ногах, кто облепив грузовики, лафеты пушек, повозки. Немецкая колонна, сбитая с твердой, накатанной дороги, отстреливаясь как попало, без остановки, стремясь оторваться от наседавших на нее танков с пехотой, рвала, мяла, топтала целинную густоту травы. Тут и там виднелись брошенные машины, повозки, снарядные ящики, целые и перевернутые разбитые орудия с уткнутыми в землю или вздернутыми вверх стволами. И везде рассыпаны комочки убитых и тяжело раненных солдат, бугорки, рыжих ранцев, раскрытых чемоданов с вывалившимися тряпично-бумажными потрохами: разный воинский скарб и жестяное барахло с интендантских и офицерских машин и фургонов.
Нарушала, портила все вокруг и гулкая злобная стрельба, беспорядочная в своем торопливом напряжении. Теснимые обратно в «котел», два немецких танка, обдавая себя дымом, буксировали сразу по два тяжелых орудия каждый, а «фердинанд» — самоходка, прикрывавшая их отход, стреляла по передним нашим машинам болванками, промахивалась второпях, и болванки с каким-то резким булькающим подвыванием, с каким-то обреченным стенанием рвали нагретую ткань воздуха, взрезали сухую землю, поднимая пыль.
И в ответ — по «фердинанду», и по теснимой на всю ширину взгорья рассеянной пехоте с коротких задержек слали снаряды наши танки, а один, высунув ствол из-за могильного кургана, бил по самоходке с остановки. Рев моторов, удары снарядных разрывов, лязг гусениц, минные «ахи», сопровождаемые тонким, как изжога, пением осколков, ищущих живое, автоматно-винтовочные хлопки — разной силы звуки никак не могли слиться здесь, в чреве боя, а попеременно тухли, тут же взрывались то длинно и наперебой, то кратко, ударно и раздельно.
Со стороны Румынии в небе появилось штук сорок «юнкерсов», но тут откуда ни возьмись на них накинулись Яки — двумя группами. Одна группа, вынырнув из-за кучевых облаков, от солнца, устремилась к истребителям прикрытия, другая лобовой атакой врезалась в строй бомбардировщиков. Прикрытие не смогло оградить «юнкерсов», и в воздухе началось избиение и изгнание налетчиков. Бомбы густо посыпались, но не туда, куда предназначались, а кучно легли на тот берег Прута и вздыбили фонтаны воды в протоке.