Из посадки, куда Яцук приволок на плащ-палатке тяжело раненного пэтээровца, он видел все: и как на вершине ожесточился бой, и как гитлеровцы ворвались на Безымянную, и как наскоро добивали кто подвернется, и как там вскоре все было кончено, там, где он некоторое время назад был и так удачно утек оттуда. Слышал долгую, в треть магазина, очередь «дегтяря». Различил, что это Маслий. Сердце Яцука билось часто. Он жив! Совершенно случайно. Зачем ему было находиться на холме? Кто-то же должен выручать раненого товарища. Хотя его об этом никто не просил… Ну и что?
Яцук видел, как из мелкого леска, вытягиваясь к шоссе, в открытую устремились немецкие войска вперемешку с тылами. Он видел, как навстречу им вышли наши танки с пехотой на броне, за ними появились автоматчики. А вдоль Прута пылила колонна советских танков, на ходу разворачиваясь для отсекающей атаки.
И тут он поймал глазами фигурку солдата. И узнал в нем Лосева. «И я живой! Оба живы. Каждый в отдельности жив. И оба вместе живы».
— Лось! Стой! Лось!
Яцук заплакал.
Ни до кого не было никакого дела Лосеву, тем более до Яцука, которого и раньше-то он просто не замечал, не хотел замечать как нестоящего солдата. Поглощенный одной-единственной заботой — не отстать, он видел перед собой только спину этого поджарого человека, шагавшего сильными рывками, спину комбата, перехлестнутую портупеей, с темными пятнами свежего пота на лопатках.
На другой день «В последний час» Москва передала, что войска 3-го Украинского фронта и войска 2-го Украинского фронта, соединившись, завершили окружение двадцати двух вражеских дивизий в районе Яссы — Кишинев.
Часть третья. Секунды жизни
I
Отсюда, со взлобка, где наспех был устроен КП — командный пункт батальона, капитан Денщиков и без бинокля до мельчайших подробностей наблюдал бой, ожесточавшийся с каждой минутой. В промежутках между минными разрывами мелькали фигурки солдат первой роты, которую теснили контратакующие немцы к посадкам акации, на ее исходный рубеж, откуда она поднялась, чтобы занять хутор на берегу протоки Прута. Денщиков закусил губу. «Что от нее останется?» Но он знал, что дальше этой полосы кустов рота не отступит, не должна отступить, так как за кустами — обширная поляна, открытое место, на котором, случись непредвиденное, роту всю выбьют до последнего человека. А в акации солдаты смогут укрыться хотя и в неглубоких, но все же окопах. Однако для надежности послал начальника штаба, чтобы «встретить» и сплотить разрозненные остатки роты, остановить немцев, окопаться как следует и подготовиться к повторной атаке… «Если всю не выбьют».
Комбат несколько секунд задержал внимание на пехотинцах справа: среди них двигались фигурки в черных комбинезонах и ребристых шлемах — танкисты с тех двух подбитых «тридцатьчетверок», которые недвижно застыли и чадили возле самого хутора. А одного танкиста, видать тяжелораненого, — руки, как плети, бороздили землю, голова запрокинута назад, — двое стрелков выносили, подхватив под мышки. Вот они, выбившись из сил, приникли к траве — перевести дух, и тотчас из посадок выскочил кто-то на помощь, и в это время по полю прошлась очередь пухлых минных разрывов — залп шестиствольного миномета, и солдат, когда желто-белый дым и пыль отнесло ветром, исчез — видать, срезало. Эта картина мельком прошла перед глазами капитана, не задерживаясь в сознании, и не танкист, видимо добитый осколками, вызвал у Денщикова досаду, а «тридцатьчетверки», которые, будь они невредимыми, ох как бы выручили — роту? — весь батальон. Осталось всего два танка, вот те, что, попятившись, остановились в кустах позади пехоты и вразнобой палили из пушек по хутору. И Денщиков был доволен, что хоть они-то уцелели. Без их огня и брони батальон не то что наступать — оборону держать не смог бы против такого сопротивления и контратак.
Чтобы выполнить приказ комполка, ему, комбату, сейчас недостает всего одной роты — нет, не полнокровной, укомплектованной по штатному расписанию, а фронтовой, половинной, человек в шестьдесят — семьдесят. О танках и говорить нечего. Еще пару бы или тройку машин, тогда бы… И так всегда, черт возьми! Ему всю войну не хватало подкрепления — и всегда лишь одной роты или хотя бы взвода автоматчиков, и все же как-то получалось, что и без пополнения, без огневого усиления, которое бы хотелось заполучить для надежности, он, Денщиков, чаще всего справлялся с задачами, которые ставились его батальону командованием полка. Но какой ценой, каким напряжением, кто бы знал. Однако если раньше комбату постоянно «недодавал» подмоги полк, то теперь у него нет даже законной стрелковой роты, которую он мог бы прямо сейчас, когда немцы, увлекшись преследованием, подставили, оголили свой фланг, ввести в бой вон из того овражка, и был бы он, Денщиков, «на коне». Какой момент! Той роты, вернее, полуроты, которую он, оставив в заслоне, потерял, считай, целиком сегодня утром вон на той высотке, потому что, как ни гнал солдат, опоздал — пригнал, а уж все было кончено, и вот теперь от той роты — три человека. Ничьей вины тут нет, но угрызение изводит не кого-нибудь — его, Денщикова: еще день-два таких боев, и он — командир без солдат.