И еще досаднее было, что почти окруженные на восточном берегу Прута немцы на виду у победителей вырываются через пробитую горловину котла на ту сторону реки, несмотря на неистовый нажим наших войск, авиаторов, беспрерывно штурмующих их переправы, отступающие колонны и боевые порядки прикрывающих отход частей, несмотря на отчаянные атаки наших танков и пехоты на левобережную подкову их позиций. Отсеченные было от воды сегодняшним туманным утром, немцы, когда развиднелось, вновь прорвались к берегу и, не считаясь с потерями, начали переправляться. Его, денщиковский, батальон, захлопнувший было «котел», оттеснен вдоль берега от переправы, и приказ командира полка он, комбат, не выполнил. Еще не выполнил. Нет, без достатку пехоты кольцо не сомкнуть. И как этого не понимает командир полка? Неужели не видит, что именно ему, Денщикову, который идет на острие полка, надо помочь — хотя бы ротой. Хотя бы… Не хватает одной роты. «Осталось последнее — ноги в руки и самому поднять людей в контратаку». А что из этого получится?
Неоткуда было знать капитану, что на той стороне Прута образовалась вторая половина кольца, в которое были загнаны немецкие части восстановленной после гибели в Сталинграде 6-й немецкой армии. Да если бы и ведал Денщиков, что окружение идет в масштабе двух фронтов, 2-го и 3-го Украинских, все одно, он, привыкший полагаться лишь на себя, на свой батальон, всегда считавший, что именно ему доверено выполнение главной задачи сражения, — все одно, капитан не мог бы поверить, что без его батальона можно добиться какого-нибудь успеха. Без его батальона ни полку, ни дивизии, ни армии, ни фронту не разгромить противостоящих немцев, не загнать их в «кисет», не перемолоть в «казане», не пленить.
— Товарищ капитан! — Высунулся из ячейки ординарец Ленька. — Глядите!.. Не иначе командир полка. — Ленька указал пальцем на «бобик», который тянул за собой шлейф пыли, подпрыгивая на ухабах, на большой скорости приближался.
«Дождался. Надо бы махнуть в роту. Пускай бы с начштаба разбирался. Поздно, Иван Тимофеевич. Накрыли тебя, как дрозда сетью. Не сорваться бы», — нервно подумал капитан и прошелся щербатыми пальцами по пуговицам гимнастерки, расправил ремень и лишь тогда обернулся, опустив руки по швам, чтобы доложить, когда подполковник с двумя офицерами и ординарцем подойдет вплотную.
— Товарищ подполковник, третий батальон ведет бой за овладение хутором. Продвижение рот остановлено. Отражаю контратаки противника, — выпалил Денщиков, а в голове промелькнуло: «Неужели не видит: выбиваемся из сил. Неужели не подбросит подмоги? Неужели прикажет продолжать атаки? Черти тебя принесли. Сидел бы уж на своем КП».
С осунувшимся, опавшим широким лицом, на котором заостренно выделялись скулы, комбат выжидательно и дерзко, в упор, смотрел на командира полка горячечными, с нездоровым блеском ореховыми глазами. За эти три дня, с ночи на 20 августа, когда начался прорыв эшелонированной километров на восемнадцать немецко-румынской полосы обороны, и вот до сегодняшнего боя на замыкание кольца окружения на этом восточном берегу Прута Денщикову выпало вздремнуть едва ли часа три. Он уже, как и его больше чем наполовину выбитый батальон, казалось, израсходовал весь запас прочности, отпущенной ему природой, и еле держался на ногах.
Подполковник Брагин, сухопарый, русолицый красавец двадцати пяти лет отроду, повел кустистыми белесыми бровями и, подняв к глазам бинокль, ответил:
— Прекрасно, капитан.
В подчеркнуто вежливом служебном тоне Брагина комбат уловил раздраженно-металлические нотки и внутренне приготовился к разносу, решив, что немедленно, как только проводит незваного гостя, отправится в роту и сам поднимет ее в контратаку, так как надеяться на помощь этого красавчика, по всей видимости, все равно, что…
Словно не желая томить Денщикова ожиданием взбучки, подполковник язвительно продолжал: