Война помогла, вызволила его из тайги. Там, за Чаруем, — мир большой, огромная страна, города, люди другие. Он же мать потом заберет к себе в Москву, так надо радоваться и ждать. В стороне стояла Людмила Ивановна, преподавательница литературы, любимая учительница, и молодая, и красавица. Ее жалко оставлять, сердце щемило, все рушилось в груди. Ей всего двадцать четыре года, она, наверное, тоже его любит, как и он. Если б это было так! Все отдал бы, на медведя бы пошел, все бы языки, все науки изучил. Если б это было так! Ни одного взгляда в ее сторону, — а то заметят, засмеют. Краем глаза все время примечал: стоит, не шелохнется, руки спрятаны в рукава, бровью не поведет…
Близкая пулеметная очередь срезала его воспоминания. «Время проверять посты». Он сел, застегнул пуговицы на гимнастерке, затянул ослабленный ремень и вышел из землянки в траншею, поднялся по вырубленным ступенькам на волю. «Проведать, что ли, Кима? Метров двести до него — рядом. Нет, надо обойти посты, а то не успею — часа два прошло, как не проверял… Какая теплынь, а сады, дух какой! Живут же люди, не то что у нас — воробьи от мороза, как голыши, падают на дорогу. Мать бы сюда привезти, показать…»
Памятником, высеченным из черного мрамора и врезанным в темнеющую небесную гладь, казался неподвижно сидящий Фазылов с обнятой винтовкой. Застыл Фазылов, ловя шорохи ночные, и безжизненный свет немецких ракет его угнетал, давил на душу камнем.
Фазылов думал о смерти. Ракеты — это немцы, они недалеко, хотят его убить, и — о, аллах! — убьют. Вот пойдут наши вперед, на их колючую проволоку, на их траншеи, по минному полю, а как пройдешь? Да еще будут косить из пулеметов, автоматов, бить снарядами, минами прямо по нему, Фазылову. Он уже два раза был в бою, знает: шайтаны, все они стреляют в него одного. Что, Фазылов самый главный, да? Куда деваться Фазылову? «Все бегут — я бегу, тоже стреляю прямо по башкам фрицев. Вот Акрамка, малый низкий, но здоровый, пудов пять. Хитрый: в бою бежит криво, шарахается. В обороне — ленивый, как верблюд. Не можешь ты так, Фазылов. Ты длинный, в тебя все стреляют, а сердце твое — бараний хвостик: туды-сюды. Убьют тебя, Фазылов. Кто ханум Фатьме напишет? Новый командир Вил напишет. «Прощай» кому скажешь? Таджикистан, о, как далеко ты, в горах! Отец, мать, все дяди, все тети, все братья, все сестры… Зачем аллаху угодно, чтобы немец убил его. О, мудрый из мудрых, сильнейший из сильных, владыка аллах! Дай силы таджику Фазылову победить душу свою. Просил ведь, сколько раз! Молчит аллах. Ханум Фатьму заберет тогда к себе старый Миньхан, кривоногий Миньхан, слюнявый Миньхан, осел тебе друг, шайтан тебе начальник!.. Не надо, Фазылов, дурные мысли в башке держать. Командир Вил сказал: ушами хлопать — плохо. Правильно сказал… Тихо. Спит шайтан-немец, который убьет Фазылова. Почему убьет? У тебя, Фазылов, душа — пух лебедя. Душа болит. Аллах душу просит. Надо? Да? На, бери. Молчишь, аллах, а душа… плачет, сжимается, жить не дает. Худой стал, как спичка, Фазылов…»
— Фазылов? — раздалось из темноты.
Фазылов вздрогнул, но, узнав голос взводного, вскочил на ноги. Сразу оживился: командир, ему можно знать, что душа подсказывает. Правда, больно молодой, но учился, выучился — стало быть, калган варит.
— А-а-а, лейтенант. Ходи на меня.
— Младший лейтенант, — поправил Вилов. — Где Лосев?
— Все равна — лейтенант. Война длинная — будешь капитан. Там сидит. Злой как собака.
— Ну что — все тихо?
— Никто не шумел. Сам шумел.
— Как?
— Душа говорит. Болит здесь. — Фазылов приложил ладонь к груди и зашептал торопливо, еще больше коверкая русскую речь: — Думает Фазылов. Башка работает…
Они подались на несколько шагов в сторону, у куста остановились. Ракеты стали реже вспыхивать. Изредка немцы дадут пулеметную очередь, и опять только трезвон кузнечиков.
Непривычно было для Матвея видеть Фазылова подавленным. Еще два дня назад, после обкатки роты танками, в лесочке на перекуре, возле Фазылова вились солдаты. А он, веселя солдат, рассказывал небылицы, и все катились со смеху.
— Крепко думал Фахри Насриев: как написать, что гуси и утки были скушаны. Много скушали. Думал-думал и стал писать: «Акыт, восьмого марта люди кушали вино, только вино. Гуси и утки смотрели праздник, просунули головы худой забор. Шел по аулу злой собака Махмут. И в порядке живой очереди начал отрывать башка глупый птица. Поскольку именно утка без башка не бывает, списать одиннадцать уток вместе с гусями. Председатель колхоза Фахри Насриев. Завхоз Насыри Фахриев».
Сейчас же Фазылов был угрюм. Вилов спросил:
— Ты чего?
— Война конец — айда, лейтенант, Сталинабад. Жениться будем. Тебе девушку найду — нежный абрикос, прямо из нашего аула. Убьет Фазылова шайтан-немец — один ходи Таджикистан. Возьми адрес, лейтенант. Родной человек будешь в моем ауле. Пиши, пиши!