Матвей неподатливо сходился с людьми, особенно с офицерами-фронтовиками, которые были старше его по званию, а в своей палате он был единственным младшим лейтенантом. Считая всех остальных выше, значимее, чем он, забайкальский чалдон, и по уму, и по военным заслугам, он больше слушал, впитывал и молчал: уж кому-кому, а ему-то нечего рассказывать таким бывалым фронтовым волкам. Не станешь же припоминать, как стрелял из рогатки по воробьям, как под предлогом уроков похаживал на квартиру к преподавательнице русского языка и литературы Людмиле Ивановне, в которую безответно влюбился. «Как она там?» Пожалуй, можно бы поразить палату охотой на сохатого. Он хорошо помнил, как они с отцом всю ночь кормили комаров и мошку на солонце, лось пришел на заре, — да кто поверит? С солдатами, с теми проще. Те — «братаны», чего не загнешь, все сойдет. Да и то с первым встречным-поперечным не станешь откровенничать. Однако с Петрухой Петуховым вышло на удивление быстро и гладко. Там же, в коридоре, оба сразу перешли на «ты». Бывший механик совхоза «Красный партизан», бывший главстаршина, списанный на берег по причине контузии и ранения в плечо и левую руку еще в 1942 году, оказавшейся в пехоте, причем даже не в морской, Петруха уцепился за Вилова, как за якорь, что был выколот у него на тыльной стороне правой ладони.
— А у меня дело дрянь, — преувеличил Вилов. — Вот говорю, и боль зашевелилась. Вроде как гнездо какое-то, боль ворочается в нем, язви ее…
— Т-ты проси мазь Вишневского. Как рукой снимет, — наставлял Петруха. — Требуй, и все. Обязаны дать.
По пристальному, зрачки в зрачки, тяжелому взгляду, который Петруха нет-нет да останавливал на нем, Матвей догадывался, что главстаршина чего-то от него ждет, чего-то хочет отколупнуть. И не ошибался. Дотошный Петруха во всем пытался докопаться до дна, заглянуть в тот потайной уголок чужой души, в те потемки, где сокрыто от посторонних глаз и ушей то, что называется сутью, ценой человека. Естественно, по военной мерке. После мази Вишневского он прокурорским тоном спросил:
— Д-давно воюешь?
— Как тебе сказать… да с 20 августа, как пошли на прорыв.
— А на п-передовой?
— Месяца полтора.
— Ну, а тыловой крысой не был? Или мышью? Честно.
— Был. Полгода в пулеметно-минометном училище.
— Училище не с-считается. Вояка должен соз-зреть. К-как огурец. Охота пересидеть в тепле?
— Кого пересидеть? — не понял Вилов.
— В-войну, чего же еще!
— Почто ее пересиживать-то?
— Эх ты! В-вот это мне нравится. Разве не знаешь, где ее, в-войну-то, пересиживают? Н-ну, в финчасти, продчасти, химслужбе, н-на складе… М-мертвых оттаскивать, живых подтаскивать. В похоронной команде. Списки убитых составлять. Бумажками шуршать. За пустой железный ящик отвечать… Д-да мало ли где. Тут я одного рас-скопал, корчевать буду.
— Ты меня, паря, за кого принимаешь? — рассердился Матвей.
— Н-ну, пошутил. Ничего, младшой, переживешь Не лезь в пузырь.
— А ты сразу в штыки. Ишь ты! Скажи лучше: не знаешь, как отсюда удирают?
— Петухов все знает. Не первый год замужем. Сам такой. Во-во, и дотолковались. А т-тебе куда драпать-то? В Ташкент, город хлебный? Или: «Укрой, тайга, меня глухая — Вилов хочет отдохнуть…» Н-ну, пошутил я, кирюха.
— Ты брось эти подковырки! Я тоже пошутил.
— На сто процентов. В шутку сказано, да всерьез задумано. Л-ладно, ладно, остудись. Шуток не понимаешь. — Петрухины глаза вспыхнули озорными огоньками.
Матвею все больше нравился этот взрывной главстаршина. «Такому можно открыться». И Вилов приступил к делу.
— Там говорят, — Матвей кивнул в сторону офицерской палаты, — в свою часть не попадешь. После госпиталя. А?
— А т-ты не знал? Если уш-шами будешь хлопать, ни за что не поп-падешь.
— Как же тогда? Меня ждут. У меня записка комбата. Приказывает вернуться в свой батальон.
— T-тебе легче, — оживился Петухов. — Задержат коменданты, а ты им — записочку. А меня — на «губу», потом с первой же командой обратно. Знаю я их. С тобой мне надо! Возьмешь?
— Что за разговор!
— Обмозговать надо это дело. Слышишь — чем пахнет: жратва сварилась. Обед, я хотел сказать. Вырвалось. Не горюй, младший лейтенант. В лоб не выйдет, с фланга зайдем. Мы же не в Ташкент, а в свой батальон. Пошли, пошамаем. Извини, пообедаем, что интенданты послали.
Сегодня у главстаршины — праздник.
— П-поди сюда, — зашипел, замахал он руками, увидев Вилова в открытой двери палаты. — П-письмо получил. По-ним-маешь, друг, письмо. На, читай. На, ложись на мою кровать, а я постою. Разбередила она мне душу. Длинное письмо. От Дуськи, моей бабы, пришло. Уф, жарко стало.