Остров Тендра вдавался в Черное море на несколько километров. Точнее, это была узкая коса, со стороны поселка Прогноя, расположенного на материке, заросшая сплошными камышами. Потому рыбацкие суденышки пришвартовывались на противоположном берегу Тендры, где работал небольшой коптильный заводик, и откуда в ясную погоду был виден порт Николаев. Теперь никаких судов здесь не было. Одни ушли на восток, так как немец уже вступил в Николаев и, говорили, сегодня занял и Прогной. Другие были затоплены. Никто точно не знал, в каком месте восточнее Николаева немец вышел к морю и отрезал путь отступления на днях сформированному второму морскому полку. Трюмный главстаршина Петухов тоже ничего определенного не знал, а слухи ходили разные, и на душе было скверно. И еще оттого, что батальон, куда был зачислен главстаршина пехотинцем, оказался на острове отрезанным от суши, и неизвестно, как отсюда выбираться на берег Большой земли, и тревожил вчерашний случай перед погрузкой на гражданские суденышки.
С тяжелым сердцем Петухов стоял позади толпы теперь уже сухопутных моряков, сплошь технарей, сгрудившихся возле наполовину вкопанного в землю деревянного чана для засолки и копчения рыбы. В батальоне не было ни одного строевого командира, знакомого с полевой тактикой ведения боя, ни одного красноармейца-пехотинца — все корабельные спецы и матросы, разбитые по отделениям, взводам и ротам сразу же после затопления на фарватере Николаевской бухты недостроенных разнокалиберных судов. Ушла на дно и подводная лодка, на которую Петухов был зачислен главстаршиной погружения, вернее, корпус лодки. Немцы так быстро вышли к Николаеву, что пришлось уничтожить почти что готовые к спуску на воду корабли.
Матросы, глядя на огонь, разведенный на дне огромного чана, перекидывались невеселыми предположениями, судили, рядили, гадали. Поговаривали, что комбату поручено разведать берег в сторону Севастополя, определить место, куда бы можно высадить полк морской пехоты, чтобы он мог присоединиться к сухопутным войскам и вести бои.
Во вчерашнем бою на окраине Николаева моряки потеряли более двухсот человек. Уже в сумерках, когда полк отошел к берегу моря, на восточную окраину города, Нешто окликнул Петухова — Петро рыл окоп в саду уютного домика, возле крайней яблони, за ней была, как на ладони, развилка дорог, уходящих в степь.
— Старшина, ко мне!
Бросив на бруствер лопату, Петухов подхватил прислоненный к стволу яблони карабин и подбежал к пролетке, запряженной парой вороных лошадей, в которой с пистолетом в руке сидел взволнованный Нешто.
— Слушаю, товарищ младший техник-лейтенант.
— Садись. Приказано забрать остатки документов в штабе полка. Из дома, где был штаб.
— Там же немцы, наверное? А может, нет?
— Садись. Пошел, — тихо сказал Нешто вознице — моряку из взвода связи.
Не успели проехать и с полкилометра, как сбоку, метрах в ста, разорвался снаряд, откуда-то засвистели пули.
— Назад! — зашипел Нешто, но Петухов успел перехватить у матроса вожжи и, повернув шарахнувшихся лошадей на тропку, тихо, чтобы не дребезжать колесами, направил упряжку в посадки.
— Ты куда? — всполошился Нешто.
— Обогнем открытое место. Не дрейфь, лейтенант, проскочим.
— Ты что, сумасшедший? Хочешь прямо к немцам в лапы?
— В гробу я их видел. Вот! — Главстаршина показал на две гранаты, пристегнутые к поясу.
Пока Нешто соображал, что к чему, пролетка, вильнув в тесный переулок, проскочила его, и дышло уперлось в белую стену домика. Стрельбы пока не слыхать, лишь в уплотняющейся на востоке темноте по всему краю неба изредка вспыхивала и тут же опадала зарница да погромыхивало, точно давала о себе знать удаляющаяся гроза. Делать было нечего, и Нешто побежал за Петуховым и матросом в дом. Всего час назад это место немцы сильно обстреливали снарядами и, видимо на ночь глядя, решили не продвигаться, а подождать утра: дескать, все равно морякам отходить некуда — позади море.
В комнате осыпавшаяся, обвалившаяся штукатурка, обрывки проводов, разбитый телефонный аппарат, пол устлан разбросанными бумагами, потолок провис, в нем зияла дыра, а в стене большой пролом с рваными краями от попадания снаряда. В углу, присыпанный известковой пылью и крошкой, ничком лежал матрос. Наверное, связист, замешкавшийся после ухода штабистов или оставленный для сворачивания остатков штабного хозяйства, за которым должны были прибыть, Петухову показалось, что моряк еще жив, и он, подхватив его за подмышки, затормошил.
— Эй, браток, подъем! Дышишь?
— Не видишь, убитый он.
— Тогда надо похоронить.
— Че-его? Ослеп, главстаршина: немцы рядом! Может, в соседнем доме. — Нешто обежал комнату. — Тут нам делать нечего.