— Вас костэт дас? Вас костэт дас? Вас… фу, черт…— подглядел в записях: — костэт, костэт, костэт. Даст, даст… да не даст, а дас. Никто тебе ничего не даст, если сам не возьмешь. Дас, дас, дас. Кос…
— Разрешите?
Непорожний слышал шаги этого раненого, угадал заранее— солдат с одним костылем. Нервный, необузданный солдат. Чего ему надобно? Носит же земля таких, терпит. Уставился на вошедшего невинно, в готовности вскочить и броситься, по одному его слову, помочь любым советом, оказать любую услугу (естественно, пустяковую). Непорожний знал этих, которые на костылях, и был с ними особо осторожным (все-таки костыль тяжелый) и предупредительным: на лету ловил их капризы, стремглав пускался выполнять их просьбы и желания, даже если это были солдаты, а не офицеры. И особенно нажимал на вежливость. Фронтовик — что малое дитя. Ты ему насоветуешь сорок бочек арестантов, наобещаешь златые горы, молочные реки с кисельными берегами, он и растаял, расплылся, притупил бдительность — тут его и бери живьем, как цыпленка. И ты чист перед ним, вроде бы не слукавил, потому что не твоя вина, что через день-другой, глядишь, его уж и след простыл, эвакуировали. Против шерсти гладить — ни-ни, а то окопный народ нервный, пороховой, дикари. Схлопотать костыля — пара пустяков.
— Ты уже вошел. — Непорожний встал.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. Рядовой Петухов из седьмой палаты.
— Здравствуйте, товарищ фронтовик. Чем могу служить?
— Служить надо не мне, а Советскому Союзу.
— Конечно, конечно. Это само собой, — как ни в чем не бывало, даже не обидевшись, согласился Непорожний, впился в Петухова своими темными, навыкате глазами.
— Хочу спросить…
— Что угодно спрашивай, фронтовик. Запросто.
— Хочу спросить: не знавали вы такого по фамилии Нешто. Не встречался? Не п‑проходил через ваши руки? В сорок первом он младшим техником-лейтенантом был.
— Земляк? Понимаю. Фронтовой друг? Командир любимый? Ты ему жизнь спас, герой?
— Коренной ж-житель наших краев, — соврал Петруха.
— Разве упомнишь такую прорву людей. День и ночь спасаем. Хуже, хуже, чем на передовой. Черт бы побрал эту должность. Вот служба досталась — недругу не пожелаю. Хоть убегай, до того измотала меня. Не пускают!
У Петрухи загорелись глаза.
— Давайте на пару.
— Чего на пару?
— На пару, г-говорю, удерем! М-мне туда же надо — на фронт.
Непорожний отступил на шаг.
— Ты что… как тебя?..
— Главстаршина.
— Ты что, главстаршина, в уме? Соображаешь, чем пахнет?
— Так мы не к теше на блины — на передовую!
— Ты что — не знаешь военных законов? Где поставили — сиди. И ни шагу назад! Приказ слыхал? Читали его вам ваши командиры?
— P-раз поставили — стой, а не с-садись. И приказ Сталина зачитывали. Там сказано: стоять насмерть.
— Замены нет, — из-за другого угла выглянул Непорожний.
— «Нет з-замены…» — в голосе Петухова прозвучала угроза. — А из раненых офицеров? X-хочешь, я тебе подберу замену?
— Что ты! С чего мы начали? Ах, да! Слушай, друг, вроде был такой Нешто. Да, был. Храбрый офицер, молоденький вояка.
Но Петруха уже не мог совладать с собой. Он не ошибся насчет Непорожнего: вылитый шкура, замаскированный под незаменимого. В госпитале одни женщины — и врачи, и сестры, и нянечки, и он им крутит мозги, напевает серенады, ослепил. А на передовой каждый штык, каждый конюх на учете. Бывает, поваров, парикмахеров, шоферов бросают на передовую, когда некем отбиваться. Но этому на все наплевать, ему страшна даже мысль о передовой, где его нежную шкуру, а то и череп в два счета могут продырявить. Петруха встречал таких и среди солдат, от него не отвертишься, у главстаршины на таких собачий нюх и мертвая хватка.
— Гнида твой Нешто. Н-нашел в-вояку! Врешь ты все, п-присосок!
— Оскорблять?! Офицера?
— Пок-кажи свои раны! П-покажи! Ты ц-целенький, роз-зовенький, н-нов-венький! — Петруха затрясся и поднял костыль.
Повалились ящики, зазвенело оконное стекло.
Разыскивавший главстаршину Вилов, услышав шум в каптерке, сразу догадался: это буянит Петруха — и бросился туда. Распахнул дверь. С искаженным злобой лицом Петухов размахивал костылем, как пикой, стараясь через поваленный стол достать «каптенармуса», забившегося в угол и защищавшегося, будто щитом, волосатым матрацем.